Глава тирян обратился к Ироду с глубочайшей покорностью в голосе:
— Будь милостив к нам, великий царь, мы сожалеем о своей неблагодарности.
Глава сидонцев:
— До сих пор мы почитали тебя как человека, но теперь должны признать, что ты выше простых смертных.
Ирод ответил:
— Сидон, ты прощен.
Тут воскликнул тирянин:
— Это голос Бога, а не человека.
Ирод ответил:
— Тир, ты прощен.
Он поднял руку, чтобы дать сигнал трубачам, и вдруг рука его вновь упала. В те ворота, в которые только что вошел он сам, влетела птица и летала теперь взад-вперед над ареной. Все взгляды обратились к ней, раздались удивленные возгласы.
— Глядите, сова! Ее ослепил дневной свет!
Сова уселась на оттяжку тента над левым плечом Ирода. Он обернулся и поглядел на нее. Только теперь он вспомнил клятву, данную тринадцать лет назад в Александрии в присутствии алабарха, Киприды и детей, клятву почитать Бога сущего и исполнять его закон, насколько это в его силах, вспомнил и проклятье, которое навлечет на себя, если когда-либо сознательно станет богохульствовать в ожесточении сердца. Первая и главная заповедь Бога, возвещенная устами Моисея, была: «Я ГОСПОДЬ, БОГ ТВОЙ… ДА НЕ БУДЕТ У ТЕБЯ ДРУГИХ БОГОВ ПРЕД ЛИЦЕМ МОИМ».[98] Но когда посланец из Тира назвал его Богом, разве Ирод разорвал на себе одежды, разве пал на лице свое, чтобы отвратить гнев Божий? Нет, он улыбнулся кощунственным словам и сказал: «Тир, ты прощен», а стоящие рядом с ним люди громко подхватили: «Это Бог, а не человек!» Сова смотрела вниз в лицо Ирода. Ирод побледнел. Сова ухнула пять раз, захлопала крыльями, взлетела над рядами скамей и исчезла.
Ирод сказал Киприде:
— Эта сова прилетала ко мне в тюрьму в Мизене… это та же самая сова.
Из его уст вырвался душераздирающий стон, и он сказал еле слышно Хелку, своему шталмейстеру, занявшему место Силы:
— Вынесите меня отсюда. Я болен. Пусть мой брат, царь Халкиды, заменит меня на посту распорядителя игр.
Киприда прижала к себе Ирода:
— Ирод, царь мой, мой возлюбленный. Почему ты стонешь? Что у тебя болит?
Ирод ответил ужасным шепотом:
— Черви уже пожирают мою плоть.
Его вынесли из амфитеатра. Трубачи так и не поднесли рогов к губам. Статуи так и не были доставлены на арену и разбиты. Еврейские солдаты, стоявшие у театра, так и не дождались сигнала Ирода, по которому должны были ворваться внутрь и перебить всех греков. Игры окончились, не начавшись. В толпе раздались рыдания и стоны, евреи рвали на себе одежду и посыпали головы пылью. Пронесся слух, что Ирод умирает. Его терзала ужасная боль, но он позвал во дворец к своей постели младшего брата Ирода Поллиона, и Хелка, и Тавмаста, и сына первосвященника и сказал им:
— Друзья, все кончено. Через пять дней я умру. Мне больше повезло, чем моему деду Ироду Великому — он жил еще восемнадцать месяцев после того, как его начала мучить боль. Мне не на что жаловаться. Я прожил хорошую жизнь. За то, что случилось, мне некого винить, кроме себя самого. В течение шести дней старейшины Израиля приветствовали меня как Помазанника Божия, а на седьмой я неразумно выслушал богохульство, не выразив за это порицания. И хотя я намеревался расширить Его царство до края земли, и очистить его, и вернуть заблудшие племена, и поклоняться Ему всю оставшуюся жизнь, однако за один этот грех я отвергнут, как был отвергнут мой прародитель Давид за его грех против Урии Хеттеянина. Теперь евреям придется ждать еще тысячу лет, пока появится новый, более святой Избавитель и исполнит то, что я исполнить оказался недостойным. Скажите союзным царям, что краеугольный камень выпал из основания и помощи от еврейского народа им теперь не ждать. Скажите им, что я, Ирод, умираю и приказываю им без меня не начинать войны против Рима, потому что без меня они — лодка без руля, копье без наконечника, сломанный лук. Хелк, проследи, чтобы к грекам не было допущено насилие. Забери обратно оружие, которое было секретно роздано евреям, спрячь его в арсенале Кесарии Филипповой и поставь сильную охрану. Верните грекам мечи, пусть снова несут свою службу. Тавмаст, мой верный слуга, проследи, чтобы все мои долги были полностью выплачены. Брат мой Ирод, позаботься, чтобы с моей дорогой женой Кипридой и дочерьми Друзиллой и Мариам не случилось никакой беды, а главное — постарайся не допустить еврейский народ до какого-нибудь безрассудства. Приветствуй от моего имени евреев Александрии и попроси их простить меня за то, что я возбудил в них такие возвышенные надежды, а затем так глубоко их разочаровал. А теперь идите, да будет с вами Бог. Я больше не могу говорить.
Десятки тысяч евреев, надев власяницы, пали ниц на землю вокруг дворца, хотя стояла ужасная жара. Ирод Агриппа увидел их из окна верхней комнаты, где была его постель, и разразился рыданиями.
— Бедные евреи, — сказал он. — Вы ждали тысячу лет, и теперь вам придется ждать еще тысячу, а может быть, и две тысячи лет, пока наступит день вашей славы. Рассвет оказался ложным. Я обманулся сам и обманул вас.
Он велел принести бумагу и, пока еще был в силах держать перо, написал мне письмо. Оно лежит сейчас передо мной вместе с остальными, которые я от него получал, и я не могу без слез сравнивать его почерк — все прежние написаны решительно и четко, строка идет под строкой ровно, как ступени лестницы, а это нацарапано вкривь и вкось, каждая буква искажена, перекошена терзавшей его болью, как в признаниях преступников после того, как их вздернули на дыбу или хлестали плетью-девятихвосткой. Письмо было короткое:
«Мое последнее письмо: я умираю. В моем теле кишат черви. Прости твоего стариннейшего друга Разбойника, который любил тебя от всего сердца и при этом замыслил отобрать у тебя Восток. Почему я это сделал? Потому что Иафет и Сим могут жить, как братья, но каждый должен быть хозяином в своем доме. Запад остался бы в твоих руках от Родоса до Британии. Ты смог бы избавить Рим от всех богов и обычаев Востока: тогда и только тогда к вам вернулись бы те свободы былых времен, которые ты так высоко ценишь. Я потерпел неудачу. Я играл в слишком опасную игру. Мартышечка, ты глупец, но я завидую твоей глупости, это разумная глупость. И вот теперь, лежа на смертном одре, я прошу тебя: не вымещай свой гнев на моей семье. Сын мой Агриппа невинен, он ничего не знает о моих честолюбивых планах, так же как и дочери. Киприда изо всех сил старалась отговорить меня. Лучшая линия поведения сейчас для тебя — сделать вид, будто ты ничего не подозреваешь. Обращайся со своими восточными союзниками так, словно они по-прежнему тебе верны. Что они без Ирода? Гадюки, но с вырванным жалом. Мне они доверяли, но Парфии нет. Что до моих владений, сделай их вновь римскими провинциями, какими они были при Тиберии. Не оскорбляй моей чести, возвращая их Антипе. Назначать Агриппу моим преемником было бы опасно, но ради меня сделай что-нибудь в знак уважения к нему, ведь он мой сын. Не присоединяй моих земель к Сирии под начало моего врага Марса. Правь ими сам, Мартышечка. Поставь там губернатором Феликса. Феликс — никто, он не совершит там ничего особенно умного, но и ничего особенно глупого. Надо кончать, перо падает из пальцев. Меня терзает ужасная боль. Не горюй обо мне. Я прожил прекрасную жизнь и жалею лишь об единственном своем безрассудстве — о том, что недооценил гордости, мощи и зависти вечно сущего Бога Израиля, что осмелился Ему противостоять, как какой-то глупый философствующий грек из Гадары. Прощай, Тиберий Клавдий, мой друг; я люблю тебя так искренно, что ты и представить себе не можешь. В последний раз прощай, Мартышечка, друг моего детства, и никому не верь — никто возле тебя не заслуживает твоего доверия.
Твой умирающий друг Ирод Агриппа по прозванию Разбойник»
Перед самой смертью Ирод вновь призвал к себе Хелка и Тавмаста и своего брата Ирода Поллиона и сказал им:
— Исполните мою последнюю волю. Пойдите в тюрьму к Силе и скажите ему, что я умираю. Скажите, что меня поразила Иродова немочь. Напомните ему о той клятве, которую я опрометчиво дал в Александрии в доме алабарха Александра. Расскажите о том, как я корчусь от мук. И попросите простить меня, если я причинил ему зло. Скажите, что он может прийти повидать меня и вновь пожать мне руку в знак дружбы. Затем поступите с ним, как сочтете нужным, в зависимости от его ответа.
Они пошли в тюрьму и застали Силу в его темнице с дощечкой для письма на коленях. Увидев их, Сила кинул ее лицевой стороной на пол. Тавмаст сказал:
— Сила, если эта дощечка полна упреков к твоему царю и господину Ироду Агриппе, хорошо, что ты бросил ее на пол. Когда мы скажем тебе, в каком состоянии наш царь, ты не удержишься от слез. Ты пожалеешь, что когда-либо даже единым словом упрекал и порочил его на людях, так как не умеешь держать язык за зубами. Он умирает, умирает в мучениях. Он болен Иродовой немочью, на которую опрометчиво обрек сам себя в Александрии, призвав на себя эту кару, если когда-нибудь оскорбит Всевышнего.
