Руки и ноги в каких-то захватах; двигаться я теперь не в состоянии.
Неимоверно жжет затылок, ощущение такое, что в череп пробралась неведомая личинка и пожирает мой мозг... Боль в правом локте.
Холодный укус – в руку ввели иглу шприца.
Я вторично попытался открыть глаза: мелькнул серебряный луч света, и наступила полная тьма.
Все будет хорошо, ведь Майло и Даниэл знают. Даниэл слышит каждый звук. И тут же я вспомнил, что звуков-то никаких и не было, кроме вырвавшегося у меня при виде Зины приветствия.
Может, они пришли к выводу, что без лишних слов мы с Зиной упали в объятия друг друга и тут же занялись любовью?
Или что-то случилось с аппаратурой, и они вообще ничего не слышат? Такое случается. Космические челноки на землю падают.
Может, ждут от меня какого-нибудь сигнала?
Я не могу пошевелить губами.
Успокойся, отдохни и соберись с силами.
По плану мне нужно было отдернуть штору в гостиной. Не встревожит ли их тот факт, что я не сделал этого?
Где они сейчас?
Я должен произнести хоть слово – для микрофона.
Очередной вдох отозвался такой болью, что я потерял сознание.
* * *
Понятия не имею, сколько я провалялся без чувств. Яркий свет режет глаза.
Кроме потолка спальни, я мало что вижу.
Ослепительно белый потолок.
Круглая дешевая люстра из пластика, с конусообразной медной чашечкой в центре, похожая на большую женскую грудь. У Зины груди были такие маленькие...
Приподняв затылок, я попытался рассмотреть, что мешало мне двигаться. Кожаные ремни. Широкие коричневые ремни, такими пользуются в больницах; проходя практику, я не раз задавал себе вопрос, какие чувства испытывает затянутый ими человек...
Цветные пятнышки где-то слева. Мышцы шеи напряглись до боли – впустую.
Боль пронизывала меня вдоль всего позвоночника, будто в него всадили гвоздь.
Скажи же хоть что-нибудь микрофону.
Но язык болтался во рту мягкой безвольной тряпкой.
Я еще раз попробовал вывернуть голову, рассмотреть находящиеся слева пятна.
Глаза. Белые глаза с огромными черными зрачками.
Мертвые глаза. Из пластика.
Коллекция. Вдоль левой стены шел застекленный стеллаж.
Плюшевые медвежата, забавная панда со склоненной набок головой, персонажи диснеевских мультфильмов, кит-убийца – сувенир из океанариума.
Коллекция Зины... Ее удивленный взгляд. А я-то в распахнутых ее глазах увидел страсть...
Проволока вокруг шеи. Проступившая кровь. Еще одно небольшое усилие, и она была бы обезглавлена.
Я шевельнулся; ремни больно впились в тело, однако дышать стало легче.
– "Хорошо", – хотел сказать я, но из горла едва слышно вырвалось только «хрш-ш».
Услышал ли микрофон?
Нужно расслабиться. Закрыть глаза. Восстановить дыхание. Накопить силы для того, чтобы выговорить.
Я был почти готов произнести новое слово, когда падавший из лампы свет заслонило чье-то лицо.
На левое веко легли пальцы, приподняли его и отпустили. Щекочущее прикосновение к кончику носа. Лицо склонено так близко, что я не могу сфокусировать взгляд.
Вот оно отдаляется.
Грязно-пшеничная бородка веником прошлась по моей щеке.
От обильно пересыпанных перхотью волос несло запахом несвежей пищи, раскрытый рот обдал горячим и кислым дыханием. В складке кожи у носа я увидел созревший красный прыщ.
Человек выпрямился. Сегодня на Уилсоне Тенни опять была майка, только зеленая и с надписью «Illinois Arts Festival».
– Он пришел в себя.
– Быстро очухался, – послышался еще один голос.
– Хорошая форма, – отозвался Тенни. – Вот что значит вести добродетельную жизнь.
Лицо его сдвинулось куда-то вправо и пропало. Зато появилось новое: свежевыбритое, с гладкой загорелой кожей.
Скрестив на груди руки и поблескивая стеклами очков, на меня с интересом смотрел Уэс Бейкер. Из-под закатанных рукавов отлично выглаженной кремовой рубашки виднелись крепкие бронзовые мускулы. Взгляду была доступна только верхняя часть его тела.
В правой руке он держал наполненный прозрачной жидкостью небольшой шприц для подкожных инъекций.
– Хлорид калия? – произнес я для микрофона, но опять неудачно.
– Речь вернется через несколько минут, – сообщил Бейкер. – Дайте вашей центральной нервной системе время адаптироваться к новым условиям.
Откуда-то послышался грубый и хриплый смех. Тенни.
– Хлорид калия. – Мне показалось, что на этот раз вышло куда лучше.
– Не желаете расслабиться? Вы явно из породы упрямцев. К тому же, судя по тому, что я успел разузнать, у вас блестящий ум. Какой позор, что нам не представился случай обсудить вопросы мироздания.
Можно хоть сейчас, не только подумал, но и попытался сказать я, однако вылетевшие изо рта звуки были все еще нечленораздельными. Где же Майло с Даниэлом?
Записывают разговор на пленку в качестве доказательства? Но... эти двое меня уже не отпустят, они готовы...
– Видишь, как умиротворенно он выгладит, Уилли? Мы создали новый шедевр.
Тенни приблизился. Лицо его было злым, зато Бейкер улыбался.
– Над Зиной... – с трудом, но все же наконец внятно проговорил я, – поработала рука мастера. Почти совершенство. Гойя...
– Приятно общаться со знатоком.
– Придали позу... как Айрит, как Латвинии и...
– Вся ее жизнь была позой, – бросил Тенни.
– Удушение... без нежности?
Тенни хмуро взглянул на Бейкера.
– Зачем было убивать и ее? – Хвала Создателю, язык во рту сократился до нормального размера.
– А почему бы нет? – Бейкер склонился ко мне и задумчиво почесал щеку.
– Она же была... вашим сторонником.
Бейкер строго поднял вверх указательный палец. По-профессорски. Я вспомнил, как Майло рассказывал о его любви читать лекции. Пусть говорит, пусть все будет на пленке.
– Она была вместилищем. Кондомом с каркасом.
Тенни захохотал, вытирая пальцем уголки глаз.
– Зина, – проговорил он, – ушла от нас полной до краев. – Правая рука его легла на молнию брюк.
Бейкер стоял с лицом уставшего, но терпеливого родителя.
– Это ужасно, Уилли. – Он мягко улыбнулся. – Может быть, мои слова больно ударят по вашему самолюбию, но в сексе она была неразборчива, как курица. Обыкновенная деревенская курица. – Голова повернулась к Тенни. – Помнишь ее девиз?
– Ку-ка-ре-ку! – пропел тот. – Петушок сойдет любой!
– Наживка, – сказал я. – Для Понсико, меня, для... других?
– Наживка, – согласился Бейкер. – Вам приходилось ловить рыбу на мушку?
– Нет.
– Восхитительное занятие. Свежий воздух, прозрачная вода, насаживаешь мушку на крючок... К сожалению, даже лучших из них после нескольких поклевок приходится заменять.
– Малькольм Понсико – он что, потерял энтузи...
– Ему не хватило убежденности, – вмешался Тенни. – Оказался безвольным пескарем, если хотите. Мы очень скоро поняли, откуда тянет гнилой рыбой.
– Уилли, – с упреком в голосе обратился к нему Бейкер, – доктор Алекс может подтвердить, что избыточное и неуместное употребление в речи каламбуров является одним из симптомов душевного расстройства. Не так ли, доктор?
– Так. – Слово выговорилось без всяких затруднений и прозвучало музыкой, по крайней мере, в моих ушах. В голове понемногу прояснялось.
– Вам стало лучше? – Каким-то образом Бейкер уловил это.
Он взмахнул рукой, державшей шприц. Я услышал, как что-то звякнуло, похоже, на время его отложили в сторону. Перетянутые ремнями конечности теряли чувствительность, тело растворялось. Или это сказывалось действие наркотика?
– Расстройства на какой почве? – спросил Тенни. – Депрессия? Мания?
– Мания. И гипомания.
– Гм-м-м. Мне не хочется быть гипо-черт-знает-кем. – Он пощипывал бороду. – Вот, оказывается, почему я такой раздражительный, – продолжал Тенни. – И не могу терпеть рыбу – ни пескарей, ни упрямых бычков.
– Какой тонкий юмор, – сказал я.
Он побагровел. Перед глазами у меня встал Рэймонд Ортис, в страхе жмущийся к стене туалетной кабинки.
– Я не стал бы его злить, – с отеческой заботой произнес Бейкер. – Уилли легко выходит из себя.
– Чем разозлил его Ортис?
Тенни оскалил желтые зубы.
– Как ответить на этот вопрос, Уилли? – повернулся ко мне спиной Бейкер.
– А зачем отвечать? У меня нет никакой потребности изливать душу, нет нужды успокаивать свою гипотетически мятущуюся совесть признаниями в том, что я сделал с тем безмозглым моллюском. Весы справедливости уравновесились. Обойдемся без перлов мудрости. Промолчу. Хотя... – Тенни брызнул слюной, его рука легла мне на шею. – Уж если вы так настаиваете. Маленький жирный дегенерат гадил в мою жизнь. Как? Он пакостил на стенки туалета, не мог попасть в очко. Каждый раз, когда заходил, неизбежно. После него там все было в дерьме. Это вам понятно?
