— Дай мне вожжи.
Их звали Ксанф, Балий и Подарг, и я к каждому обратился по имени, прося открыть мне свое сердце. Они меня поняли, пусть и не было рядом Патрокла, чтобы за них ответить. Ну, вот и замечательно! Я мог думать о нем без чувства вины.
Не нуждаясь в кнуте, они снова ринулись в бой. Они были достаточно крупными, чтобы разметать амазонских лошадей в стороны. Выкрикивая свой боевой клич, я отдал вожжи Автомедонту и взялся за Старый Пелион. Царица Пентесилея была почти на расстоянии удара и продвигалась все ближе, ряды ее воительниц смешались еще больше, чем раньше. Бедная женщина, у нее не было дара командовать. Ближе, ближе… Чтобы избежать столкновения с моей упряжкой, ей пришлось направить свою белую кобылу в сторону. Ее палевые глаза сверкали, ее бок был открыт Старому Пелиону, как подарок. Но я не смог бросить копье. Я поприветствовал ее и приказал отступать.
Амазонская лошадь без всадницы — похоже, они все были кобылами, — была привязана к собственным ногам, потому что наступила одной из них на лежащие на земле поводья. Когда Автомедонт проезжал мимо, я нагнулся, вытащил поводья у нее из-под копыт и заставил пойти следом.
Как только сутолока боя осталась позади, я выпрыгнул из колесницы и принялся рассматривать амазонскую лошадь. Понравится ли ей мужской запах? Как мне залезть в этот кожаный каркас?
Автомедонт побледнел.
— Ахилл, что ты делаешь?
— Она не боится умереть и потому заслуживает лучшей смерти. Я сражусь с ней как равный, на спине лошади, ее секира против моей.
— Ты сошел с ума? Мы не ездим верхом!
— Сейчас нет, но, увидев, как это делают амазонки, неужели ты думаешь, будто мы не научимся?
Я вскарабкался кобыле на спину, встав на колесо колесницы как на ступеньку; по углам каркас заканчивался массивными шишкообразными выступами, а это означало, что мне было довольно трудно в нем устроиться, потому что он был очень мал. Но как только мне это удалось, я поразился. Держать спину прямо и сохранять равновесие было так просто! Единственную трудность представляли ноги, которые свисали без опоры. Кобыла дрожала, но мне, похоже, посчастливилось выбрать животное с мирным характером; когда я хлопнул ее по холке и дернул за поводья, чтобы развернуть ее кругом, она послушалась. Я сидел верхом — первый мужчина в ойкумене, кто это сделал.
Автомедонт передал мне секиру, но о щите размером в человеческий рост не могло быть и речи. Один из мирмидонян подбежал ко мне и с широкой улыбкой подал маленький круглый амазонский щит.
С криками восторга мирмидоняне последовали за мной, а я бросился в гущу воительниц, надеясь найти царицу. В давке моя лошадь двигалась не быстрее улитки и поэтому могла лучше ко мне привыкнуть. Возможно, мой вес ее пугал.
Увидев царицу, я издал боевой клич. Ответив диким, завывающим криком, она развернулась, чтобы стать ко мне лицом, коленями понукая белую кобылу идти сквозь толпу — я выучил новый трюк, — отбрасывая лук за спину и кладя правую руку на золотую секиру. Резкий приказ заставил ее воительниц отступить в сторону, образовав полукруг, а мирмидоняне с радостью сделали его полным. В других частях поля боя битва, должно быть, шла своим чередом, ибо среди мирмидонян-наблюдателей я увидел воинов Диомеда и чернявое, неприятное лицо его двоюродного брата Терсита. Что здесь делает Терсит? Он был со-начальником лазутчиков Одиссея.
— Ты — Ахилл? — спросила меня царица на ужасном ахейском наречии.
— Да, я!
Она рысью подъехала ближе, держа секиру вдоль кобыльей лопатки, прикрываясь щитом. Зная свою неопытность в такого рода поединках, я решил сначала заставить ее показать все свои приемы, положившись на удачу в том, что мне удастся избежать неприятностей, пока я не почувствую себя увереннее. Она развернула своего скакуна боком и повернулась, как молния, но я вовремя отъехал в сторону и принял удар на щит из бычьей кожи, жалея, что у меня нет такого же размером, но железного. Ее лезвие глубоко вонзилось и вышло из кожи так чисто, как нож из сыра. Она не умела командовать, но умела драться. Как и моя гнедая кобыла, которая знала, когда повернуть, раньше меня. Учась на ходу, я взмахнул секирой и промахнулся всего на ладонь. Потом я попытался применить ее собственный прием, ринувшись на белую кобылу. Ее глаза широко раскрылись, и из-за края щита я увидел, что она надо мной смеется. Изучая друг друга, мы обменивались ударами с возрастающей скоростью, секиры гудели и сыпали искрами. Я чувствовал силу ее руки и признавал ее отточенное мастерство. Ее секира была намного меньше моей и предназначалась для одной руки, что превращало ее в очень опасного врага; лучшее, что я мог сделать с собственным оружием, — это схватиться за его рукоятку намного ближе к острию, чем обычно, одной правой рукой. Я старался держаться справа и принуждал ее изо всех сил напрягать мускулы, отражая каждый ее выпад с силой, которая пронизывала ее до мозга костей.
Я уже давно мог ее измотать, но мне не хотелось унижать ее гордость. Лучше покончить со всем быстро и с честью. Когда она поняла, что ее путь окончен, то подняла на меня глаза и молча приняла свою судьбу, а потом попытала счастья с последним, отчаянным приемом. Белая лошадь поднялась на дыбы и, опускаясь вниз, развернулась и рухнула на мою кобылу с такой силой, что та пошатнулась, заскользив копытами по земле. Пока я удерживал ее голосом, левой рукой и пятками, опустилась секира. Я поднял свою секиру, чтобы отразить удар и отвести ее в сторону, и больше не колебался. Мое лезвие вошло в обнаженный бок Пентесилеи, как в необожженную глину. Не доверяя ей, пока она держится прямо, я быстро выдернул секиру, но ее рука, нащупывавшая кинжал, уже ослабела. На белую шкуру кобылы хлынул алый поток, и царица зашаталась. Я соскользнул со своей лошади, чтобы поймать ее, прежде чем она упадет.
Ее вес придавил меня к земле. Я опустился на колени, обняв ее за плечи и щупая ее пульс. Она была еще жива, но тень ее уже услышала зов Аида. Она взглянула на меня глазами бледно-голубыми, как разбавленная солнцем вода.
— Я молила, чтобы это был ты.
— Царь должен умереть от руки самого достойного из врагов, а ты — скифский царь.
— Благодарю тебя за то, что ты покончил с поединком быстрее, чем у меня закончились силы, и именем Девы-лучницы прощаю тебе мою смерть.
У нее в горле раздался предсмертный хрип, но губы все еще двигались. Я нагнулся, чтобы расслышать.
— Когда царица умирает под секирой, она должна вдохнуть свое последнее дыхание в рот своей убийце, которая будет править вместо нее.
Кашель. Она силилась договорить:
— Возьми мое дыхание. Храни мой дух, пока тоже не станешь тенью и я не попрошу его обратно.
У нее во рту крови не было; собрав остатки своего мужества, она дохнула мне в рот и умерла. Чары развеялись, я осторожно опустил ее на землю и встал на ноги. С криками горя и отчаяния ее воительницы бросились на меня, но мирмидоняне меня прикрыли, дав возможность увести с поля гнедую кобылу и найти Автомедонта. Этот каркас из кожи и дерева был добычей получше рубинов.
Раздался чей-то голос:
— Ахилл, какое отличное представление ты им устроил. Уверен, немногие из мужчин — да и женщин тоже, если уж на то пошло, — когда-нибудь видели, чтобы кто-то занимался любовью с трупом.
Мы с Автомедонтом круто повернулись, не веря своим ушам. Нам глупо ухмылялся Терсит-лазутчик. Неужели армия настолько меня презирает, что кто-то подобный Терситу может высказывать свои поганые мысли мне в лицо и считать себя в безопасности?
— Как жаль, что они напали на тебя и помешали тебе закончить, — глумился он. — А я-то надеялся хоть мельком взглянуть на твое самое мощное орудие.
Дрожа от холодного гнева, я поднял руку:
— Убирайся, Терсит! Убирайся прочь за спину Диомеда или Одиссея, под чью дудку ты пляшешь!
Он повернулся к нам спиной.
— Правда жалит, верно?
Я ударил его только раз, и, когда мой кулак нашел его шею как раз в том месте, где заканчивался шлем, рука вспыхнула болью до самой лопатки. Он упал, словно камень, и свернулся на земле, как змея. Автомедонт зарыдал от ярости.
— Пес! — Он опустился на колени. — Ты сломал ему шею.
— Скатертью дорога!
Мы поставили амазонок на колени, ибо их сердца умерли вместе с Пентесилеей; они продолжали сражаться, только чтобы погибнуть в своем первом набеге на мир мужчин. Когда у меня выдавалось время, я искал тело царицы, но его нигде не было видно. Под конец дня ко мне подошел один из мирмидонян.
— Господин, я видел, как тело царицы унесли с поля.
— Куда? Кто?
— Царь Диомед. Он прибыл с несколькими аргивлянами, раздел ее, привязал за пятки к своей колеснице и уехал прочь вместе с ее доспехами.
Диомед? Я едва мог в это поверить, но, когда поле начали убирать после битвы, направился к нему.
