Молча выслушали бии правителя. Слова были сказаны красивые, но не порадовали они степняков. Не щедрой оказалась рука хана, мало дал, много потребовал новый правитель. Бросить обжитые места — значит разорить хозяйство, осесть рядом с Хивой — значит лишиться воли.
Выразить свое недовольство, однако, никто не решился. Хвалить же хана, благодарить за подаренную землю было как-то неловко. Не нужна была эта земля каракалпакам.
Айдос стоял впереди остальных биев. Считал себя главным, а место главного бия рядом с ханом. В походе забыли про Айдоса, приблизили к правителю других, недостойных. Теперь, когда поход закончился и покорена степь, пора вспомнить старшего бия, воздать ему должное. Не орынбаи, не давлетназары, не аяпбергены принудили каракалпаков к повиновению, не они бросили степь к ногам хана, а старший бий Айдос. И пусть это знают все.
Снял малахай Айдос, в знак уважения приложил его к груди и обратился к хану:
— Солнце вселенной, справедливость мира, мудрость мудрости! Отец и благодетель наш! Вы соединили каракалпакские роды в одну семью, назвали вечно гонимый, обездоленный народ детищем своим. Как любящий отец, вы пожелали видеть каракалпаков рядом с собой, захотели приблизить юрты наши к стенам священной Хивы. Пусть осуществится это ваше желание! К дням навруза степняки поставят свои юрты на земле Хорезма.
Клятву дал Айдос. Не от своего имени — от имени всего народа. Так может поступить только глава племени, старший бий, хан каракалпаков.
Дерзким было это напоминание о себе. Не понравилось оно биям. Не понравилось и хану. Но принять его пришлось. Слова-то были нужными правителю. Без них не мог властитель мира расстаться с подданными, не мог уйти спокойным.
Хан посмотрел на Айдоса. И увидел старого и седого человека, измученного душевной болью, сожженного огнем тщеславия. Огонь этот еще теплится в степняке. Он мог быть еще полезен хану.
— Айдос-бий, — сказал правитель, милостиво склонив в его сторону голову, — вы поняли желание мое. А тот, кто понял, способен и выполнить его. Будьте здесь строгим глазом и твердой рукой Хивы. Надеюсь в дни навруза увидеть на этой земле юрты каракалпаков и мирные дымы над ними.
Великое и трудное дело доверил Айдосу хан. Не знал старший бий, печалиться ему или радоваться. Сумеет ли он переселить степняков на новую землю? Будут ли мирными дымы юрт, поставленных насильно?
«О хан, сколько еще испытаний ты припас для меня? — с болью подумал бий. — Сколько еще ступеней выложил к вершине моих надежд? Дойду ли?»
Он сомневался: дойдет ли? Мысль боязливая остановила его, сердце же решительное требовало действия. И Айдос, низко поклонившись правителю, сказал:
— Будет исполнено, великий хан!
Время прощания бия с ханами истекло. Заревели карнаи, затрещали барабаны. Войско стало спускаться на лед Амударьи. Снова рыжий дракон, опоясав хвостом реку, пополз на противоположный берег. Голову его украшали знаменосцы и вороной конь Мухаммед Рахим-хана.
51
До весеннего равноденствия оставалось не так уж много времени, хотя только началась зима и впереди были долгие буранные месяцы. Мало времени оставалось, потому что расходовал его Айдос щедро. На каждый аул, который он посещал, уходила неделя. Говорить с аульчанами вроде бы не о чем, а говорить надо, и много. Одним словом «Собирайтесь!» не обойдешься, нужны сто слов. И хитрых слов. Пообещать надо землю плодородную, ветра теплого, воду кристальную, траву высокую. Рай надо пообещать. А где он, рай? Есть ли рай в степи или в пустыне?
Пока шумели метели, ревели бураны и весеннее равноденствие было где-то далеко-далеко, аульчане спокойно слушали старшего бия. Пусть говорит, пусть тешит себя словом красивым. Даже обещание давали, как потеплеет — сняться с зимовки, уйти за Айдос-калу в сторону Амударьи.
«Не уйдут, — опасался бий. — Не выполнят обещания. Я им лгу, и они мне лгут. О перекочевке за Айдос-калу и не думают».
Думать, однако, надо было. Бежало время. Видя, как темнеет снег в степи, тревожиться начал старший бий. Искал глазами едущий к Амударье караван, груженный жердями для юрты, кошмами, нехитрой степной утварью. Но не было каравана. А снег темнел и темнел. В солнечные дни у подножия холмов появлялись ручьи, склоны бурели, сбрасывая с себя зимний наряд.
— Пора, пора! — шептал Айдос. — Что же вы медлите, братья?
Стремянный, сопровождавший старшего бия в его зимних поездках по аулам, успокаивал хозяина:
— Не оттаяла еще земля под юртами, не выдернешь из нее жерди.
— Захочешь — выдернешь, — отмахивался Айдос, — Видно, желания нет.
— Нет желания, мой бий, и не будет. Перекочевка не по собственной воле — несчастье. Кто ищет его?
Некстати бросил Доспан это слово-«несчастье». Ни к чему оно было Айдосу. Упрямством аульчан объяснял все старший бий и не знал уже, как сломить его. Теперь придется спрашивать сердце: что делать? По слезам человеческим ступать не больно хорошо, а слез будет море.
Давно поселилось в душе Айдоса ожесточение. Когда — и сам не заметил. Но поселилось и диктовало старшему бию: не жалей, не щади. Жалость — удел слабого.
— Не переселив степняков на землю Хорезма, объединим ли их? — рассудил Айдос. — Великое в боли рождается…
…Боль и начал сеять во имя великого Айдос. Снег еще лежал в степи — теплый, мартовский, и по этому снегу погнал старший бий степняков на новое место. Погнал, не жалея кулаков своих, не давая передыха плети тяжелой.
Появившись в дальнем ауле на рассвете, он тут же приказывал готовить арбу.
— Не хотят люди ехать, — протестовал аульный бий.
— Охота придет в дороге, — отвечал Айдос. Распахивал дверь ближней юрты, стаскивал с постели хозяйку, молодую ли, старую ли, и бросал на арбу.
— Гони к Амударье!
Визг и крик стоял в аулах. Женщины просили защиты у мужчин, и, если те пытались заступиться, Айдос отвешивал заступнику затрещину, да такую, что тот валился с ног. Упрямых сек плетью у юрты бия Сек до крови.
Там, где аульчане наотрез отказывались переселяться, старший бий поджигал хлева, угонял из аула скот.
— И юрты спалю, и самих поджарю, как баранов, — грозился он.
Война, и только! Никогда не видели степняки Айдоса таким злым. Будто дьявол вселился в старшего бия.
Весь месяц, пока шло переселение, Айдос не спал, не ел, кажется. Исхудал до того, что шуба валилась с его плеч. Лицо обросло, не поймешь — человек это или зверь. По- звериному и смотрел на людей бий.
Последний аул Айдос переселил за неделю до на-вруза — мусульманского Нового года. Не переселил — перегнал степняков, как скот, с одного пастбища на другое. Бия аула, связанного, вез на арбе, а троих упрямцев волок на аркане.
В равноденствие — двадцать первого марта — степняки жгли костры на новой земле. Большие костры, чтобы высокий огонь был виден на другом берегу Аму-дарьи. И не только на другом берегу, но и в самой Хиве.
Весь день и всю ночь стоял на холме прибрежном Айдос, ожидая хана. Хотел ведь правитель увидеть на своей земле аулы каракалпакские. Вот они — аулы! Взгляни, великий хан! Айдос-каракалпак сдержал слово. Мирные дымы поднялись над нашими юртами.
Не приехал хан. Не увидел дымы каракалпакских аулов.
Утром Айдос сказал Доспану:
— Сын мой, перейдем на тот берег. Возьмем то, что обещано нам богом.
— Бог наградит вас, мой бий.
— Нет, сын мой, награду неба в этом мире вручает великий хан.
Они сели на коней и переправились на левый берег Аму. Поскакали в Хиву.
Долга жизнь человека, много в ней дорог и троп. Легких и трудных. Первых и последних. На последнюю тропу свою вышел Айдос, старший бий каракалпаков.
Он считал ее длинной, последнюю тропу свою. Должна была пролечь она по земле Хорезма, свернуть на землю туркмен и казахов, на русскую землю. И виться потом долго-долго по родной каракалпакской степи. Среди холмов и озер, среди рощ джангиля и зарослей камыша, вдоль берега моря синего…
А оказалась она вдруг короткой. Уткнулась в ворота ханского дворца и оборвалась.
Стражники остановили старшего бия у порога окриком:
— Не велено пускать!
— Кто не велел? — спросил Айдос.
— Кутлымурат-инах.
Друг Айдоса, самый добрый и самый справедливый человек в ханстве, отвернулся от бия каракалпаков.
Если существует на свете вода неблагодарности, то выпил полную чашу ее в тот день и Айдос. Выпил и решил, что хоть и горькая, но все же это единственная чаша. Напрасно, однако, так решил. Приготовили во дворце для Айдоса этой воды сотни чаш.
Что нужно вам, Айдос? — спросил на другое утро Кутлымурат-инах, открывая перед измученным бием ворота дворца.
Если бы инах спросил, жив ли еще Айдос, бьется ли еще его сердце, мог бы ответить старший бий. А вот на вопрос, что нужно, знал ответ лишь хан.
