Золотинка и в мыслях не держала привязывать Юлия к юбке, менее всего на свете хотела бы она ограничивать его беспокойный дух… но не сказать ни слова? Не сказать ни слова жене?.. Сердце стеснилось болью, под учтивым взглядом придворного она растерянно улыбнулась: хорошо.
Это было совсем не хорошо. Юлий ехал шагом, понурив плечи. Мятая шляпа на глазах помогала ему скрываться от любопытных взглядов, но Юлий и сам не поднимал взора и мало что видел из-под обвислых полей. Первый раз с того рокового дня, когда в комнатах Золотинки завелся оборотень, Юлий вырвался, наконец, на волю… и остался там, откуда бежал.
Не было покоя и не могло быть, прочно поселившийся в душе оборотень иссушал мысли и чувства, истощал силы, он морочил и слух, и зрение, не давая ни сомкнуть глаза ночью, ни раскрыть их широко днем. Все было в полусне, в дремотной, морочной лихорадке. Вот распахнулся шумным мир разговоров — и опять, оглушил Юлия. Едва освоился он, кажется, среди сонма разноречивых, крикливых, убедительных и настойчивых, вкрадчивых голосов, как явились доброхоты, чтобы известить государя о кровавых пятнах, что проступили на ковре в тот самый роковой день, когда златовласая государыня скинулась седым двойником. Ближние люди, притязающие на близость к государю люди, в учтивых, весьма изысканных, отборных, можно сказать, выражениях беспокоились.
Но что тут скажешь, крути ни крути, Юлий и сам видел ковер. Ковер сунули ему под нос — какими учтивыми выражениями ни скрывай существо дела — Юлий щупал и нюхал задубевшие пятна.
Что мучило сейчас Юлия, отчего вздыхал он, морщился, как от зубной боли, и разве что не постанывал временами, пристукивая по колену кулаком, так это не пятна. Пятна сомнений не вызывали. Юлий сомневался в себе. Нужно было бы обладать, наверное, особого рода изворотливостью, чтобы подыскать оправдание тому бесспорному обстоятельству, что, выслушав сенных девушек, с благосклонным вниманием склонив ухо ко всякого рода шептунам и соглядатаям, Юлий так и не собрался с духом высказать свою государеву волю. Натужно пошучивая, он не усматривал как будто ничего примечательного в испоганенном кровью ковре.
А милого оборотня с белыми, как снег, волосами и светлым взглядом пора было брать к пытке.
Некоторое утешение можно было находить в том, что многое вроде бы не сходилось. Не сходилась с кровью улыбка. И трудно было понять, что же действительней, в чем больше правды, — в несомненности задубелого, тухлого пятна или в ускользающей, такой ненадежной в судебном смысле улыбке.
Между прочим, не много объясняло и то вызывающее раздумья обстоятельство, что в день кровавого превращения в покоях государыни видели неведомо как проникшую туда молодую женщину — Седовласка велела выставить ее вон. Истерзанная, со следами побоев незнакомка эта, как уверяли очевидцы, имела замороченный вид и двигалась как бы не по свое воле, как ходячий труп с пустым взором. И в лице ни кровинки. На этом сходились решительно все свидетели.
Нужно же было что-то делать! Этого нельзя было спускать. Сердце Юлия сжимала тоска.
Внезапно озлившись на самого себя, он хлестнул коня, конь бросился узкой улочкой, вскинув сердито задом, и в тот же миг Юлий рванул поводья — да поздно! Не охнув, девушка, что заступила дорогу, грянулась наземь. С невнятным восклицанием на устах Юлий соскочил.
— Вы не расшиблись? Простите меня ради бога!
— Юлька! — сказала она, цепляясь, чтоб приподняться.
— Что с вами? — похолодел он в предчувствии новых открытий.
— Юлька! — сладостно тянула она, как чумная.
Похоже, девушка не особенно пострадала, упавши не столько от толчка даже, сколько от внезапности столкновения и от испуга. Она поднялась без особых затруднений, как только Юлий прихватил под руку, чтобы помочь.
Молодая женщина, что притязала на самое теплое и сокровенное знакомство с князем, отвела со лба роскошные, но несколько путанные, не мытые волосы и с расслабленной, развязной, быть может, улыбкой покачала головой, когда Юлий потянулся к кошельку. Лицо ее могло бы останавливать взор приятными правильными чертами, но сейчас обращало внимание недавно поджившими ссадинами и синяками.
— Что мне для вас сделать? — спросил Юлий, беспокойно озираясь, — вокруг собирались зеваки. — Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Можешь! — жарко дохнула девушка. — Хочу, чтобы ты меня понял!
Он заподозрил, что опять дал маху, чего-то не так услышал и сказал и, может быть, опять погружается в тот заколдованный туман, где искажается до не узнавания смысл обычных звукосочетаний. Он испугался утратить то, что еще недавно казалось ему самоочевидным приобретением, и сразу же с новым и сильным чувством вспомнил седого оборотня, испытывая жгучую потребность коснуться ее руки и сжать в объятиях, чтобы защититься от безумия мира.
И тем сильнее была потребность отряхнуться от несчастного существа, которого он уже не мог по-настоящему жалеть, испугавшись за свой рассудок. В тесном соседстве с пострадавшей различался много чего объясняющий запах. Недельной давности синяки и ушибы заставляли несчастную принимать обезболивающее снадобье, которое продавали в лекарских лавках под непривычным для уха названием «водка». Говорили, что это паскудное мессалонское извращение. Лекарство это, между прочим, придавало движением особую выразительность, а чувствам размах.
— Правильно ли я понял, вы желаете, чтобы я понимал? — переспросил он, понизив голос, ибо опасался прохожих и зевак, любой из которых мог узнать его так же, как узнала несчастная женщина.
— Ну да… — протянула она, заражаясь сомнением. Расслабленность эту, впрочем, можно было отнести на счет особого действия мессалонского снадобья. — Ну да… как бы да… желаю. Чтоб понимал. — И прикрыла ладонью лекарственное дыхание.
— Спасибо, милая! — горячо отозвался Юлий. — Я уже понимаю. Об этом объявляли по площадям. Спасибо на добром слове!
Надеясь положить конец опасным на виду у толпы объяснениям, он поглубже натянул шляпу и взялся было за луку, чтобы вскочить в седло.
— Постой! — схватила она его тогда с внезапным остервенением, которого никак уж нельзя было не замечать, притворяясь, что ничего не происходит. — Постой! — лихорадочно повторяла она. — Подожди, сокол мой ясный, подожди! Дай-ка я тебе погадаю!
Несносная женщина цепко держала его за локоть. Исступленный голос ее, исполненный той пронзительной силы, какую приобретают вынесенные на улицу семейные страсти, остановил готовых уж было разойтись зевак, заставил встрепенуться всех кумушек на расстоянии окрика, в окнах явились головы, в лавках прекратилась торговля — все было готово к позорищу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
