— Я знала, что ты будешь отрицать это, — заявила Импрес, ее собственное представление о Трее и его ответственности было непоколебимо. — Так же, как ты отказываешься признать, что ребенок Валерии твой.
— Но я не отказываюсь от твоего сына, — напомнил он. — Послушай, любой, имеющий глаза, подтвердит мое отцовство.
— Ничего не хочу слышать, — безрассудно ответила Импрес, — пусть даже он будет твоей точной копией.
Ей хотелось опровергнуть его самодовольство, побольнее задеть, так, как он задел ее.
— В самом деле, я едва знаю тебя, — резко заявила она. Он окинул ее с головы до ног холодным взглядом.
— А я нахожу, что знаю вас еще меньше, мадемуазель. После того, как посетил ваше чаепитие. Твои поклонники тянут жребий или ты подбираешь счастливого победителя каждый вечер? — Его губы искривились в пародии на улыбку. — Наверное, это здорово утомительно — оказывать услуги стольким страстно желающим мужчинам.
— Они просто мои друзья, хотя, я уверена, что тебе это трудно понять, — ответила она возмущенно. — Мужчины могут нравиться по разным причинам,
Какой восхитительный подбор слов, подумал Трей с горечью. Очень профессионально, хотя с возмущением очевидный перебор.
— Ты изумительная актриса, дорогая, и всегда стремишься наслаждаться собой.
— Высокомерный подонок!
— Совсем наоборот, мадемуазель. Просто еще один скромный искатель вашего благоволения. — Ленивое высокомерие было заметно снова. — И какое совпадение, — отец твоего ребенка. Неужели этот факт нельзя учесть при жеребьевке? И если «да», то я хотел бы получить свое время прямо сейчас.
Импрес пристально посмотрела на него с изумлением, к которому примешивалась ярость. Прошло несколько длинных секунд, за которые она чуть успокоилась и перевела дыхание.
— Убирайся отсюда! — приказала она.
Трей с любовью смотрел на сына.
— Нет. — Простой ответ никак не соответствовал его восхищению.
— Я позову слуг! — пригрозила Импрес.
Его брови чуть приподнялись.
— И сразу же отправишь их обратно, — сказал он. Трея никогда в жизни не могли испугать слуги.
— Я вызову жандармов!
— Как тебе будет угодно, — ответил он вежливо. — Я верю, что отцовские права во Франции защищены законом.
— Будь ты проклят! — закричала она.
Слуги, жандармы, Макс все перемешалось у нее в голове от ярости.
Лицо Трея было бесстрастным.
— Это чувство, дорогая Импрес, — сказал он очень и очень мягко, — взаимно.
Личико Макса сморщилось от крика его матери, и, немного похныкав, он зашелся в пронзительном крике.
— Он проголодался, — нервно сказала Импрес, делая шаг ближе, немного испуганная, что Трей может не уступить Макса после его замечания, касающегося отцовских прав. Протянув руки к сыну, она ждала в тревоге. Трей всего мгновение колебался, затем, запечатлев поцелуй на лбу сына, протянул его Импрес.
— Теперь, если ты извинишь меня… — едко сказала Импрес, чувствуя себя с Максом на руках в безопасности.
Трей расположился на ближайшем стуле, не обращая внимания на прямой намек уйти.
— Меня не беспокоят извинения, — ответил он лениво. — Это мой первый ребенок, веришь ты этому или нет. Как его зовут?
Импрес размышляла, стоит ли отказаться или продолжать спор, но затем решила, что такая информация не является разглашением тайны.
— Его зовут Макс, — сказала она, назвав только имя, предшествующее другим бесчисленным семейным именам.
— Почему ты так назвала его? — Голос Трея стал заботливым при звуках плача голодного сына, и, разместившись поудобнее, он откинулся назад и скрестил ноги. Он сменил измятый вечерний костюм на серый твидовый сюртук и выглядел очень по-английски в этой неброской одежде, конечно, если не считать эффектных длинных волос.
— Семейное имя, — ответила Импрес кратко, садясь у колыбели напротив Трея. Она предпочла бы не кормить Макса сейчас, но один взгляд на Трея убедил ее, что он способен пересидеть кого угодно. Если бы взглядом можно было убивать, Трей не просидел бы на стуле ни секунды, но, поскольку такой возможности у Импрес не было она начала расстегивать лиф платья.
— Что ты сделал с няней? — спросила она, надеясь, что это упоминание поможет ей бороться с ленивым взглядом Трея. Приложив Макса к груди, она решила взять себя в руки и вести себя так, словно кормила сына перед Треем каждый день.
— За пять минут до того, как ты пришла, я разрезал ее на маленькие кусочки и выбросил за окно, — произнес он спокойно. — Что за дурацкий вопрос? Я отослал ее.
— У меня есть сын, при этом думал он, мой сын. Он наслаждался сочетанием этих слов.
Импрес подняла взгляд, пораженная мягкостью его голоса.
— И что, она ушла?
Няня отличалась твердым характером и вряд ли испугалась бы Трея.
Он только чуть приподнял темные брови в ответ на ее наивный вопрос и поудобнее устроился на стуле, его светлые глаза сосредоточенно смотрели на то, как Импрес кормит Макса. Они оба его. Трей ухватился руками за стул, чтобы одним прыжком не ринуться вперед и не поднять их на руки.
В комнате внезапно стало очень тихо, слышно было только почмокивание Макса, и Импрес быстро опустила взгляд на сына, чтобы не видеть смущающих глаз Трея. Как мог он вновь ворваться в ее жизнь с такой внезапностью? Глядя на то, как удобно он устроился на стуле, можно было подумать, что он сидит здесь каждый день. Что было хуже всего, его присутствие магически влияло на нее, действовало подобно настойчивому стуку в дверь среди ночи, от которого невозможно отделаться. Трей был единственным мужчиной, который волновал ее и возбуждал желание одним своим присутствием. Импрес боролась со своими эмоциями, с ярким пламенем возбуждения, напоминая себе, что она только одна из многих женщин, на которых он так действовал. Живая чувственность была торговой маркой Трея, его второй натурой, не требующей усилий, естественной, как дыхание. Но при его непостоянстве лучше не иметь с ним дело. Она должна избавиться от этой своей слабости.
— Я не хочу, чтобы ты была с другими мужчинами внезапно проговорил Трей. В напряженной тишине комнаты его слова вибрировали в воздухе, словно живой поток звуков.
Импрес на секунду закрыла глаза, сопротивляясь затопившим ее чувствам после этих негромких слов, полных внутреннего значения. В них звенело желание, они были произнесены с многозначительной лаской, которая заставляла вспомнить разгоряченные тела и мягкую постель.
— А я бы не хотела, чтобы ты был с другими женщинами, — ответила она, поднимая ресницы, ее голос дрожал от внутренней борьбы, которую она вела, чтобы сопротивляться ему. Ее голос внезапно зазвучал тверже, когда она подумала о своем последнем разговоре с Валерией. — Но это бесполезно, — добавила она, — не так ли?
