сказал, что это ему теперь безразлично. Что Россия никогда его не любила и любить не будет. И поэтому он уезжает, он больше не хочет ее знать, и, в силу этого, ему все равно, кого она теперь предпочтет, с кем свяжет свою судьбу — с Катрин, или с Паулем, или даже с кем-либо еще. И он так государыне и написал. Вы это, второе письмо, тоже читали?
— Нет! — сказал Семен. — Но какая разница… — и замолчал, только махнул рукой.
А вот зато Маслов продолжал:
— И он написал государыне именно вот что: что ему здесь ничего не нужно, а он хочет только одного — чтобы ему позволили как можно скорее уехать отсюда домой, в Голштинию.
— И дать ему с собой арапа Нарцисса, песика Дружка, скрипку и Екатерину Воронцову! — быстро закончил за него Семен. — Да об этом уже весь Петербург знает, ты знаешь об этом?! И все над ним смеются. Отпустить его, ага! В Германию, к Румянцеву. К шестидесяти тысячам войска. Да она что, белены объелась, чтобы его отпускать?! Да лучше она его своими руками задушит, если что! Если…
Но тут Иван схватил Семена за плечо, и Семен замолчал. Потом тихо сказал:
— Да, я что-то раскричался. Но ладно. Так вот слушай еще раз, Нил Маслов! Известный человек ему еще раз говорит: пусть перепишет отречение на имя Павла Петровича. Я знаю! Он опять будет кричать, что это не его ребенок. Ну и что? А он чей? А все мы? Не это главное, скажи, никто не видел, как его рожали, а главное то, как это и где после было прописано. Так вот! Напоминаю: Павел по всем бумагам, законно его родной сын и наследник. А не будет царем Павел Петрович, будет тогда, скажи, Алешка! И я не шучу! А это известный человек только вчера доподлинно узнал, она сама ему это сказала: что когда его убьют, она выйдет за Гришку, а ихнего Алешку, прижитого с Гришкой, которого Шкурин украл и до поры до времени припрятывал, они официально объявят наследником! Он этого желает, да? Чтобы на трон его деда Орловы сели, да?! Тогда пусть так и передаст: желает! Ты, Маслов, сбегай к нему, сбегай, а мы пока посидим, подождем, бутылочку уговорим и за второй пошлем… А ты принесешь ответ. Или сразу манифест, понятно?! И не сиди, иди отсюда! К нему! Я кому сказал?!
И тут Семен даже вскочил. Маслов тогда тоже вскочил, быстро поклонился и ушел. Семен сказал:
— Ну вот! — и замолчал.
И Иван тоже молчал. А Митрий и подавно, потому что когда Семен бывал так серьезен, Митрий его побаивался. Поэтому он только взял бутылку и хотел еще налить. Но Семен покачал головой, и Митрий не стал наливать. Так они еще немного помолчали, может минут пять, потом Семен сказал:
— Ничего они не понимают. Думают, она их пожалеет. Ага!
Иван еще немного помолчал, потом спросил:
— А Шкурин — это тот самый Василий, которого я знаю?
Семен пожал плечами. Потом повернулся к Митрию, сказал:
— Сходи-ка посмотри за ним. И вообще, как бы нас здесь, как глухарей, не взяли. Иди!
Митрий поднялся и ушел. Семен тихо сказал:
— Тот самый Шкурин, да. Он теперь в большой силе! Но это я тебе потом об этом расскажу, не здесь. Здесь не до этого.
— А манифест какой? — спросил Иван.
Семен в ответ только вот так вот поднял брови: ну ты и спросил!
И Иван больше ничего не спрашивал. А еще поел хлеба с луком, потому что на природе всегда есть хочется. А Семен не ел и даже не смотрел в ту сторону. Семен сидел как каменный и думал думу.
А время шло! А Маслов не возвращался. Иван лег, полежал. Отлежал бок — сел, размялся. Вдруг Семен заговорил — тихо, но очень сердито сказал:
— Напугал я его крепко. Убить его, ага! Нет, они этого боятся. Вот, думают, если бы он сам вдруг чего. Вот форельки ему дай, а он костью подавился. А он не давится! И еще потребовал врача. Доктор Лидерс, немец. Ему говорят: поехали. А он: нет, ни в какую. Потому что он знает, что так уже было с принцем Антоном Брауншвейгским. Тогда их всех заслали: и принца, и его жену — правительницу Анну, и детей, и нянек, и врача, и кого там еще — всех. И до сей поры не возвращают. А теперь Лидерсу: ехай! А он не дурак! Ну, да, я думаю, ему ствол в зубы сунут — и он поедет, куда денется.
— Зачем поедет?
— А затем! Кто-то же должен писать заключение! Вон как государыню Екатерину, не эту, а еще ту, первую, грушей угостили — и чего? Написали: заворот кишок. Бывает!
Сказав это, Семен очень нехорошо усмехнулся. Иван молчал.
— А тут, — тихо продолжал Семен, — ему только один выход: бежать. И вот мы ему и говорим: мы пособим тебе. А ты пособи нам! Ну, не нам с тобой, конечно, нам известная особа пособит, вы с Анютой обвенчаетесь, поедете к себе в имение на сундуке с червонцами, и меня тоже они не забудут… А сами составят Совет. При юном императоре. И схватятся! Одни будут кричать: английская модель, другие — шведская! И с улучшением! И будем мы тогда такими передовыми, что все другие, вся Европа, просто слюнями изойдет от зависти! Известная особа тебе об этом уже рассказывала, рисовала уже кущи райские?
— Нет, — сказал Иван, и ему даже стало обидно. — Он со мной только про наше имение говорил и спрашивал про отца.
— Вот и хорошо! — сказал Семен. — Это по-честному. Я меня просто измучил! Потому что никому это не надо. Да ты сам подумай: конституция! Что я с ней буду делать, чем ее закусывать? А эти сидят, умничают. Да ты их видел! Они еще как будто в карты играли, а на самом деле это у них такие заседания, они возводят храм. Артель у них такая, понимаешь. Смех!
Но, правда, смеяться он не стал, а отвернулся. И больше уже ничего не говорил, пока не пришел Митрий. Митрий сказал, что у них там все спокойно, Маслов прошел и уже делал оттуда знаки, что скоро будет обратно. А с каким ответом? — спросил Семен. Этого он не показывал, сказал Митрий, потому что там же везде караул. И караулят зорко! Всем же им выдали по полугодовому жалованию вперед и обещали еще. Так они же с
