Что еще? На что еще я способен?
«Догадайся с трех раз».
Секундное видение извивающейся подо мной Лики… Нет, только не это.
* * *
Я оставил Вано и вернулся к незнакомцу. В его грудной клетке было два пулевых отверстия, одно в солнечном сплетении, другое на два пальца левее. Теперь рукава и горловина футболки тоже стали черно-красными, никаких признаков жизни, мертвее мертвого. Я вызвал скорую и полицию и вернулся к Лике.
Она лежала рядом с машиной без сознания: открыла дверь, но сделать больше одного шага не смогла. Она не была ранена, пульс в норме, кровотечения нет. Еще один обморок… Лика пришла в себя, когда я завел мотор, и тут же прижалась ко мне. Я обхватил ее руками, с трудом воздерживаясь от желания усадить ее себе на колени и заставить ее успокоиться любым из доступных мне способов. Поцелуи успокаивают, так ведь? Или… наоборот?
– Феликс, ты в самом деле жив, или я при смерти и у меня галлюцинации? – едва слышно сказала она, и по ее одышке и охрипшему голосу я понял, что ей больно.
Неужели она все-таки ранена?.. Я приподнял ее футболку и стер с ее кожи отпечатки крови, просочившиеся сквозь ткань. На коже не было никаких повреждений: ни царапин, ни гематом, ничего.
– Ты не ранена, это его кровь, – наконец сказал я, изучая ее бледное лицо. На секунду меня посетило невозможное сумасшедшее предположение, когда я сообразил, что Лика испытывает боль в том самом месте, в котором у ее спасителя были две дырки навылет. Но нет, этого просто не могло быть. Припоминаю слово в слово все то, о чем болтал Альцедо по пути в Киев: «Видел краем глаза кое-какие исследования под названием “Фантомные проекционные ощущения”, приятного там мало. У восприимчивых к боли десулъторов все может закончиться плачевно. Не стоит возвращаться в родное тело, испытывая сильные мучения. Агонизирующее от боли сознание может убедить твой мозг, что травмы чужого тела – твои собственные».
Впрочем, эти догадки тут же робко отступили под натиском других мыслей: сказать ей о том, что ее спаситель мертв, или умолчать? Она даже не вспомнила о нем: закрыв глаза и прижавшись к моему плечу, повторяла, как она счастлива, что со мной все в порядке (при этом, видимо, напрочь позабыв о том, что сама едва не умерла). Я проглотил вопрос о том, а что мне, собственно, угрожало, и рассказал ей о смерти того, кто ее спас.
Но она не захотела слушать меня. «Замолчи, замолчи…» – повторяла она, не в состоянии связно рассказать обо всем, что произошло. Я не стал настаивать. Однако произошедшее на дороге не давало мне покоя. Каким таким образом Лика оказалась в компании людей, которые явно не годились ей в друзья, почему водитель потерял управление, почему Вано преследовал Лику и ее спасителя?
«Увози ее отсюда! Садиа в машину и, бога ради, проваливай!» – Я вспомнил его искаженное лицо и трясущиеся руки. Что-то в этой фразе казалось смутно знакомым…
Я привез Лику домой, сделал ей чай, сварил себе чашку крепкого кофе, внезапно заметив, что мне не приходится вспоминать, где что лежит, что руки действуют на автомате, извлекая с кухонных полок все, что нужно. И прислушался к шуму воды в душевой.
Находиться с ней наедине в этом пустом доме, кишащем призраками прошлого, было неимоверно сложно. Я должен распрощаться с ней как можно быстрее, и так, чтобы она не считала меня последним мерзавцем. Еще несколько часов назад меня совершенно не заботило, какого рода воспоминания обо мне останутся у нее после моего отъезда (слово «побег» было бы здесь гораздо уместней). Более того, мне казалось, что чем небрежней обращаться с ней, тем легче ей будет примириться с моим отъездом. Теперь все изменилось. Одного взгляда на ее безжизненное тело было достаточно, чтобы все изменилось. Одна мысль, что она едва не погибла, заставляла меня обращаться с ней осторожней, чем с любым из доселе встреченных людей. И дело было не в жалости. Не в ней.
Я просто не хотел снова увидеть на ее лице боль и отчаяние. Отчаяние и ненависть. «Феликс, отдай мне ключи от дома, останови машину и, бога ради, проваливай!» – я больше не хотел слышать ничего подобного.
Ослепительная, как прожектор, вспышка дежавю.
Я наклонился над столом и вцепился пальцами в дерево.
«Останови машину и, бога ради, проваливай!» – голос Лики.
«Садиа в машину и, бога ради, проваливай!» – голос незнакомца.
Я словно накладывал две пленки друг на друга, сравнивая их оттенки и контуры.
Нет, невероятно. Это просто за гранью реальности, но… что если ее обмороки – это и есть прыжки? Если бы я не был так занят борьбой с собственными демонами, то догадался бы раньше. Я должен был догадаться раньше. Каждый раз, когда Лика теряла сознание, рядом оказывался кто-то незнакомый, кто пытался защитить ее тело. Головорез с ножом в руке, дамочка в ресторане гостиницы и, наконец, парень с окровавленным лицом, несущий на руках ее тело. Черт возьми, это она сама спасала свое тело! Теперь все складывалось. Вот почему она нервно засмеялась, когда узнала, что ее «спаситель» мертв. Грязные ублюдки… Теперь обойма транквилизатора, всаженная в тело Вано, казалась мне одной из самых достойных и справедливых вещей, которую я когда-либо совершал. Меня захлестнула ненависть и необъяснимое, пугающе нежное чувство гордости за Лику. Она пыталась спастись и – смогла спастись. Смелая, решительная, невероятная…
Смелая, Решительная и Невероятная неуверенно вошла на кухню, робко оглядываясь по сторонам. Пижама, мокрые волосы, заплаканное лицо. Нужно будет дать ей успокоительного перед отъездом – вряд ли она сама сможет справиться с шоком…
– Я увижу тебя еще когда-нибудь? – спросила она, принимая чашку из моих рук. Наши пальцы соприкоснулись.
– Чем больше я тяну с отъездом, тем сложнее ответить на этот вопрос.
«Еще нас рядом с тобой, и мое решение уехатъ будет гореть пламенем…»
– То есть? Не понимаю, – сказала она, убирая трясущимися руками волосы со лба. Рукав съехал с ее предплечья и обнажил длинную рану с красными отечными краями.
Я понял, что лучшего шанса подтвердить все догадки не представится.
* * *
Лика согласилась на зашивание без обезболивающего, но уже после первого стежка начала ерзать и упрашивать меня разрешить ей поискать обезболивающее в комнате Анны, а после пятого обмякла и поникла головой, как цветок на сломанном стебле. Я сделал еще один стежок и наложил на рану повязку. Потом усадил безжизненное тело в кресло и подошел к окну.
Фонарь над крыльцом освещал часть сада и песчаную дорожку, ведущую к воротам. Вокруг не было ни души. Вряд ли она могла «улететь» слишком далеко. Я вышел из дома и осмотрелся. Слабый свет фонаря выхватил из темноты фигуру женщины, которая стояла под деревом, прислонившись лбом к стволу и… потирала предплечье левой руки. Попалась!
