против бессмысленного насилия над нею и жаждет полноты физиологических наслаждений, — именно так изображаете Вы себя в рукописи. Ныне Вы — философ, т. е. достигли той высокой степени познания, коя дает Вам право и вменяет в обязанность идеологически формировать и освещать весь опыт прошлого, все разнообразие текущей действительности.
Почему Вы избрали своей специальностью именно философию, а не микологию или ихтиологию? Могу ли я, читатель, думать, что этот выбор — «случайность» и что интеллектуального тяготения к философии у Вас не было? Материалисты-диалектики в «случайности» не верят, но по Вашему рассказу о ходе интеллектуального роста Вашего как будто следует признать, что выбор специальности не обусловлен ни мотивами влияния реального мира, ни внутренним тяготением Вашим, — тяготением субъекта, познающего явления мира.
Основной порок Вашей рукописи в том, что Вы писали ее не как философ, а как бывшая батрачка, и поэтому Вы явно исказили процесс Вашего роста. Исказили тем, что нигде, на всем ее протяжении, не показали, как Суровая действительность выжимала у Вас смутные догадки и думы о ее бессмыслии, об отвратительной ее подлости и жестокости. Кроме боли и обиды после насилий и побоев мужа, Вы должны были чувствовать еще что-то: скажем — недоумение, удивление пред фактами морального и физического истязания человека человеком. Нервная система — источник нашей интеллектуальной энергии — началась с болевых ощущений древнейшего, примитивно организованного куска однородных клеток. Эго же ощущение боли послужило и возбудителем нашей мысли. Вам, философу, не следует забывать, что разум человеческий вырос в процессах труда по реорганизации грубо организованной материи и сам по себе является не чем иным, как тонко организованной и все более тончайше организуемой энергией, извлеченной из материи посредством тысячелетнего разнообразного и тягчайшего труда человеческих масс.
Простите, что вторгаюсь в Вашу область, но это необходимо для того, чтоб убедить Вас: Вы забыли отметить в батрачке ее предрасположение к философии, т. е. запросы ее интеллекта. Вы чрезмерно много отвели места физиологическому началу, но сделали его слепым и бездушным. Я уверен, что еще до того, как Вы начали читать книги, Вы уже не могли жить мечтою только о хороших юбках.
Вами не отмечен и не объяснен факт тяготения к чтению, не показано, как влияла на Вас та или иная книга. Ваша мысль как будто не останавливалась на противоречии книги и жизни, окружавшей Вас. Вам следовало подробнее остановиться на описании Вашего положения в школе: взрослая девица среди мальчиков и девчонок. Что дала Вам книжка Бебеля, первая серьезная книга, прочитанная Вами, да еще книга о женщине?
Вы совсем не дали ничего о Вашем вступлении в комсомол, о работе в нем, не дали описания приезда в Москву, первых впечатлений вуза, первой лекции по истории философии и т. д.
Вообще в рукописи много «зияний», недоговоренностей, часть их отмечена мною на страницах рукописи.
Заключаю: Вам надобно писать не как бывшей батрачке, а как философу, это не значит, что Вы должны философствовать, но необходимо показать, как зародились у Вас первые мысли, обобщающие Ваш опыт.
Мало отведено места фактам гражданской войны. События совершаются неоправданно, люди выскакивают неожиданно, — это можно объяснить торопливостью работы над черновиком книги. Вы можете сделать ее очень хорошо, в этом я не сомневаюсь. Но — надо работать строго обдуманно и тщательно.
Позаботьтесь о точности языка. У Вас есть пристрастие к определению: нежный, нежность. Жажда нежности — понятна, но об этом можно говорить и другими словами.
Повторю еще раз: рукопись убеждает меня, что Вы можете написать очень хорошую книгу.
Всего доброго и крепко жму руку.
М. Горький
3. III. 34.
1112
И. П. ШУХОВУ
5 марта 1934, Москва.
Товарищ Шухов —
я прочитал Вашу рукопись, и вот каково мое впечатление.
Вы можете писать очень хорошо; разумеется, об этом я знал уже по «Горькой линии», по «Ненависти».
«Поединок» убеждает меня, что этой книгой Вы могли бы сделать весьма крупный шаг вперед от первых двух книг, «перекрыть» их. Могли бы, но — не сделали.
Посмотрите, как хорошо, уверенно и крепко сделаны Вами начало «Поединка», опубликованная в «Переломе» сцена Дыбина и близнецов, как ярко даны Любка, гармонист, Азаров, Шмурыгин и еще многое.
Но сцена Дыбина — близнецов повторена в сцене Боброва — Канахина, беседа человека с собакой тоже повторена, а это — признак невнимания к материалу или усталости и небрежности. Повторений — много, еще больше ненужных длиннот: длинна беседа Боброва — Татарникова, речь Тургаева, заседание и т. д. А вообще чувствуется торопливость, которая портит повесть. Портит ее и то, что Вы постоянно прерываете последовательность развития событий описаниями — при этом многословными — фактов прошлого времени. Все время читатель, сделав шаг вперед, принуждается Вами возвращаться за версту назад. Этим Вы разрушаете сложившееся впечатление читателя.
Обратите внимание на стр. 70, 129–130, 160 и последние стр. рукописи, все это требует сокращений, переработки, разработки.
Если Вы напечатаете повесть в том виде, какова она есть, Вы ее погубите, а переработав — дадите ценную книгу, — в последнем я убежден.
Очень советую: не торопитесь печатать. Если Вам нужны деньги — возьмите у меня. Я немедля начну хлопотать о квартире для Вас.
Вам следует работать над собой много и серьезно, у Вас хорошее, здоровое, революционное дарование, его необходимо расширить, углубить.
Кармацкая — шаблонна, ей следует придать еще какие-то черты — своеобразия. Некоторые фигуры — напр., Катюша — являются неожиданно, неоправданно, некоторым — напр., Тузику — отведено слишком много места. Сцена Тузика — Гермогена повторяет сцену Боброва — Татарникова. Вообще повесть хаотична, и ясно видишь, что автор не разобрался в материале, недостаточно внимательно и логично распределил его.
Извините непрошенную критику и примите искренное пожелание успеха в работе над повестью.
Жму руку.
М. Горький
5. III. 34.
1113
В. Т. ЖАКОВОЙ
14 марта 1934, Москва.
Девушка Вера Жакова!
Прочитал о «Коне». Весьма интересно и хорошо написано. Продолжая в этом духе и по этой линии, Вы можете дать очень ценную книгу ярких иллюстраций к истории русской культуры. Крайне важно отметить, что в далеком прошлом мастерами культуры являлись зачастую такие же простые, «черные» люди, какие создают ее в наши дни, но уж на иной социально-идеологической основе.
Найдите старые гравюры московского Кремля и вообще палатного строения, — иллюстрируем книгу. Давайте Семехина, Горбунова, эмальера Виноградова, крепостных «зодчих», живописцев, музыкантов и т. д. Давайте очерк о Постнике и Барме, Выродкове, Чохове, об Анне Никитиной, монахине Меланье, Софье Ананьевой. Работайте так, чтоб не
