В их доме на Каллисто всюду были скульптуры Диегоня, и Дьеньи хорошо знала суровые и резкие черты его лица. И вот он перед ней, постаревший, еще более суровый, чем на портретах, но с тем же родным лицом.
Она стояла немного в стороне от других, и Диегонь, поздоровавшись с Ресьинем и Вьиньинем, подошел к ней последней.
— Я рад видеть столь юную представительницу нашей науки, — ласково сказал он, обнимая ее.
Дьеньи прижалась лицом к его груди. Ее руки остались опущенными, и Диегонь почувствовал, как сильно дрожит все ее тело от непонятного ему глубокого волнения.
Он заметил внезапно наступившее молчание и оглянулся на своих спутников.
Никто не смотрел в их сторону. Каллистяне и оба человека с Земли, словно намеренно, отвернулись.
Еще не догадываясь о причине такого поведения товарищей, Диегонь осторожно, но решительно поднял рукой ее голову и внимательно всмотрелся в черты ее лица.
— Как вас зовут, девушка? — спросил он, уже не сомневаясь в том, какой последует ответ. Эти черты были ему слишком хорошо знакомы.
— Дьеньи Диегонь, — ответила она и еще сильнее прижалась к нему.
НА МЕЖПЛАНЕТНОЙ СТАНЦИИ
Здание стояло на холме, склоны которого были искусственно срезаны, очевидно для того, чтобы сделать невозможным доступ на него огромным животным Сетито. Наверх вела узкая лестница, высеченная в каменистом грунте.
Станция была построена без всяких украшений, в форме голубого куба. На каждой стене было два окна, высоких, но очень узких, напоминавших скорее щели, чем окна, без рам и стекол.
Линьг объяснил, что это сделано для защиты оборудования от птиц, которые могли проникнуть внутрь, если бы окна были широкими. «Станция, — сказал он, — построена давно и потому имеет окна. Такая же станция на Кетьо, построенная позже, без каких-либо отверстий». «Значит, она освещается искусственно?» — спросил Синяев. — «Нет, ее стены прозрачны».
Огромные кольца, диаметром не меньше пятидесяти метров, тускло блестевшие под лучами Рельоса, непонятно как держались над плоской крышей.
Широков и Синяев с интересом рассматривали эти кольца и самый дом. Это была первая увиденная ими в жизни межпланетная «радиостанция», и они не могли смотреть на нее без волнения, думая о сверхмощных «генераторах», которые посылали свои «волны» на столь исполинское расстояние, делали возможным разговор между планетами.
И кроме того, это было не радио, а что-то совсем иное, основанное на других принципах.
Станция бьеньеты была вершиной современной каллистянской техники. До старта звездолета Диегоня, двадцать два года тому назад (одиннадцать лет по каллистянскому счету), на соседних с Каллисто планетах таких станций еще не было. Диегонь, Мьеньонь и их товарищи, так же как люди Земли, видели ее в первый раз.
— Вероятно, — спросил Широков, — разговор возможен только тогда, когда между Каллисто и Сетито кратчайшее расстояние?
— Нет, это не имеет значения, — ответил Линьг. — Разговор возможен всегда, за исключением тех случаев, когда Сетито и Каллисто находятся на одной линии с Рельосом, по разные стороны от него. Тогда бьеньеты дойти не могут. Но мы учитываем это обстоятельство, и экспедиции организуются, только когда связь бесперебойна.
— Почему не могут? — спросил Синяев.
— Потому, что поле Рельоса очень мощно.
— Поле гравитации?
— Да, разумеется.
Синяеву этот ответ дал многое. Он уже смутно подозревал, на чем основываются передачи сообщений с планеты на планету. Наука Земли вплотную подошла к раскрытию тайны тяготения и уже достоверно знала, что энергия гравитации распространяется почти мгновенно, неизмеримо быстрее энергии света.
— С какой скоростью идет передача? — спросил он, желая окончательно убедиться, что догадка верна.
На лице Линьга появилось странное выражение. Он словно смутился. Казалось, ему чего-то стало стыдно.
— Мы знаем, — извиняющимся тоном ответил он, — что передача должна проходить мгновенно. Но она почему-то задерживается. Скорее всего, в этом виноваты аппараты связи. Передача доходит только вдвое быстрее луча света. А у вас? — спросил он, понижая голос.
«Так вот почему он смутился, — подумал Синяев. — Ему стало неловко за «отсталость» техники Каллисто. Он думает, что мы достигли большего».
Он чуть не рассмеялся. Технике его родины еще далеко до бьеньеты каллистян.
На вопрос Линьга Синяев ничего не ответил и задал встречный вопрос:
— Что вам дают экспедиции на соседние планеты?
— Каждая планета развивается своим путем, и изучение этих путей — благодарная задача. Легче понять пути развития нашей планеты. В этом вопросе еще много неясного.
Линьг, Ресьинь, Вьиньинь и Дьеньи после первого, вполне понятного и естественного удивления ничем не выказывали любопытства, которое должны были вызывать в них люди Земли. Отношения сразу стали простыми. Широков подумал, что деликатность свойственна не только экипажу звездолета, но является общей чертой характера каллистян, чертой, воспитанной в них коммунистическим строем их жизни. Назойливое любопытство, очевидно, было им чуждо.
«А Дьеньи, — вспомнил он. — Она так настойчиво рассматривала меня в лесу. Значит, женщины Каллисто более любопытны, чем мужчины».
Но он тут же отверг этот вывод. Поведение Дьеньи имело какую-то особую причину.
Широков уже привык, что каллистяне всегда с полной откровенностью высказывали свои мысли. Он был уверен, что Дьеньи ответит ему с такой же откровенностью, и он решил спросить ее при первом удобном случае.
Они подошли к самому холму и остановились у подножия лестницы.
По обе стороны входа стояли две статуи — вернее, барельефы, высеченные на поверхности круглых столбов, от которых начиналась лестница. Столбы были около трех метров высотой.
Широков и Синяев знали, что самым распространенным на Каллисто видом искусства была скульптура.
— Давно они тут стоят? — спросил Диегонь.
— Поставлены пять лет тому назад.
— Вы были на Сетито раньше? — спросил Широков.
— Был два раза, — ответил Диегонь. — Но этих статуй, так же как и этих колец, — он кивнул на крышу, — тогда еще не было.
— Что помещалось тогда в этом доме?
— Ничего. Просто дом отдыха экипажей.
Синяев внимательно рассматривал барельефы. Каменные черты одного из каллистян показались ему знакомыми. Он вгляделся пристальнее.
— Кажется, это вы? — обратился он к Мьеньоню.
— Вы не ошиблись, — ответил инженер. — Это действительно я. Дело в том, что я был в числе четырех членов экипажа звездолета, первым посетившего эту планету. Чья это работа? — спросил он, повернувшись к Линьгу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
