скрыв лицо средь звёзд, взлетела ввысь.
Ричард Миддлтон[305]
(1882–1911)
Из сборника «Стихотворения и песни» (1912)
Некая возлюбленная, некая девушка
Зачем её глаза блестят,
Лобзанья всё сильней,
Когда я летней ночью рад
Любить лишь душу в ней?
Бог дал глазам тем удальство,
Раскрасил их огнём;
Летит прах сердца моего
К углям желанья в нём.
Её уста нежны, чисты,
Божественный овал —
Так я слугой своей мечты
Увы, навеки стал.
Ах, тело у неё – цветок,
Вкруг шеи вьётся прядь,
Везде ищу её исток,
Триумф и благодать.
Когда я к нежным пальцам рук
Её готов припасть,
Мужчины все умрут от мук
За меньшее, чем страсть.
Её живой и милый вид —
Мне как молитвы свет;
Но лучшее во мне кричит:
«Всей красоты в ней нет!»
Восторг мой должен умереть,
В спокойствии я сник,
Чтоб без желанья лицезреть
Её желанный лик.
Но не глаза, что так блестят,
Ни губы страстных дней —
Всю жизнь во снах я буду рад
Любить лишь душу в ней.
Альфред Нойес[306]
(1880–1958)
Из сборника «Ткацкий станок годов» (1902)
Триолет
О, любовь! Открой глаза,
Отгони тяжёлый сон!
Розовеют небеса.
О, любовь! Открой глаза!
Чуть блестит звезда-краса,
Луч зари к тебе склонён.
О, любовь! Открой глаза,
Отгони тяжёлый сон.
Из сборника «Четыре поющих матроса и другие стихотворения» (1907)
Разбойник («The Highwayman»)[307]
Часть I
Ветер потоками мрака хлестал по верхушкам крон,
Луна в облаках мелькала, как призрачный галеон.
Дорога змеёй серебрилась на лоне кровавых болот,
И скачет разбойник снова,
Он скачет и скачет, снова,
И вот прискакал он снова к таверне, и встал у ворот.
На лоб надвинута шляпа, у горла из кружев пучок.
Камзол – темно-красный бархат. Замша обтянутых ног.
Коричневый плащ ниспадает. Ботфорты до бёдер. Мороз.
Он словно в бриллиантах – мерцает,
Его пистолет – мерцает,
И шпага его – мерцает под сводом бриллиантовых звёзд.
Подковы зацокали звонко, когда он въезжал во двор.
Кнутом постучал по ставням – закрыто всё на запор.
Он тихо присвистнул в окошко. Громче её позови!
Ждала там хозяина дочка,
Бесс, черноглазая дочка,
Кто в чёрные косы вплетала алеющий бант любви.
Но тайно в таинственном мраке скрипнула дверь на крыльце,
Подслушивал конюх со злобой на белом, как снег, лице.
Пустые глаза безумны, и запах гнилой изо рта;
Он любит хозяина дочку,
С алыми губками дочку,
Молча, как пёс, он слушал, что нежно разбойник шептал.
«Один поцелуй, моя радость, а цену назначь сама,
К тебе я вернусь на рассвете, и золота будет сума;
Но если погоня с дороги меня повернёт назад,
Тогда лишь при лунном свете,
Меня жди при лунном свете,
Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад».
На стременах он поднялся, но руки их не сплелись.
Она, покраснев, распустила и сбросила волосы вниз, —
Чёрный каскад аромата упал ему прямо на грудь;
И он целовал в лунном свете
Волны его, в лунном свете,
А после, коня в лунном свете пришпорив, пустился в путь.
Часть II
Но нет его на рассвете. И в полдень его всё нет.
Луна из рыжинок заката готова родиться на свет.
Дорога, как вожжи, скрутилась на ложе кровавых болот.
В мундирах своих маршируя,
В красных своих маршируя[308],
Отряд подошёл, маршируя, к таверне, и встал у ворот.
Солдаты Георга[309] молчали и пили хозяина эль,
Затем его дочь связали и бросили на постель.
Заткнули ей рот и встали с мушкетами у окна.
Там смерть была в каждом окошке,
И ад в самом тёмном окошке,
Ведь Бесси «дорога смерти» была хорошо видна.
Солдаты над ней смеялись, решили затем припугнуть:
Мушкет закрепив, они дуло направили прямо ей в грудь.
«Постой на часах!» – пошутили. Мертвец ей сказал тогда —
Ты только при лунном свете,
Меня жди при лунном свете,
Вернусь я при лунном свете, хотя бы разверзся ад.
И трёт за спиною руки; верёвки, увы, крепки!
И крутит до боли руки – все пальцы уже в крови!
Ещё, ну ещё! Во мраке часы замедляют бег…
Ударом – пробило полночь,
И холодом – била полночь,
И в палец ударил холод! Курок теперь мой навек!
Вот в палец ударил холод! Но дальше – не протянуть!
Она поднялась, хотя дуло направлено прямо ей в грудь.
И пусть её слышат, бороться она не желает вновь.
Дорога пуста в лунном свете,
Чиста и пуста в лунном свете,
Как кровь её, в лунном свете, рефреном стучит любовь.
Цок-цок и цок-цок! Она слышит! Подковы так громко стучат.
Цок-цок и цок-цок! Но не близко! Оглохли они, или спят!?
По ленте из лунного света, по бровке крутого холма,
Сюда прискакал он снова,
Скакал и скакал он снова!
Мундиры глядят в прицелы! А Бесси печально пряма.
Цок-цок в тишине морозной! И в эхе ночном цок-цок!
Всё ближе и ближе он. Светом взорвалось его лицо.
Глаза она
