И как ни хоронились повинные в смерти Дарины Петшевны резкие Романовы, кончились у них в один прекрасный день и мужики, и бабы. Лёлька, старшая из оставшихся Романовых, девчонка, которой по весне стукнуло аж двенадцать, собрала шестерых своих ме́ньших, покидала к брату в коляску что поценнее было, вручила сестрёнкам кульки с манатками, да и ушла из временного становища. Бабы других кланов пытались её уговаривать, дескать, мужики-то уж защитят. Однако Лёлька оказалась упёртой, отбрив всех одной фразой: до сих пор, мол, никого не защитили, с чего это вдруг получится? И была в этом горькая правда, потому как даже строиться гордые кровные мстители никак не могли начать — неизменно появлялся старый барон и наводил такого шороху, что даже ни о какой лесозаготовке и речи быть не могло, не говоря уж о прочем.
Лёлька пошла вроде как в свою сторону, однако, убедившись, что соплеменники её не пасут, развернула, дала крюк, да и приволоклась на порог Беловоронской усадьбы, где подолбилась в ворота, пала на пороге и попросила взять под покровительство мелких: пятерых сестрёнок да трёхмесячного братца. Себя Лёлька, объявленная на весеннем празднике невестой на выданье, считала взрослой и на защиту не шибко надеялась.
Эрсан поглядел на всю эту трагедию, составил собственное мнение о том, кто тут есть взрослый, — и с первым же торговым обозом переслал всех остатних Романышей в Серый Камень.
Кровная вражда непосредственно под боком мне (как кельде) была не очень интересна, да и повод был вполне себе — короче, ничтоже сумняшеся, своим словом я назначила кормилицей Данилке Романову ту же женщину, что кормила грудью баронского внучка Славика Деме́тера. Молочные братья — это же почти что кровные побратимы, так? Посмотрим, что выйдет.
Тем временем противоборствующие старому барону гордые Петрашенки, Шишковы и Санчаки сильно озадачились прощальными Лёлькиными словами, тем более, что Романовы-то теперь кончились, и по всему выходило, что Петша Харманович возьмётся за прочих. Бросив все свои хозяйственные дела, оставшиеся три клана употребили все наличествующие силы, чтобы противостоять шестерым Деметерам. Месяц пытались они устраивать засады и западни, месяц старый Петша водил их за нос, как старый лис, неизменно прореживая вражеские ряды, пока однажды, уверившись в своей фортуне, не сунул голову уж вовсе в капкан.
СТАРЫЙ ЛИС
Новая Земля, Серый Камень, 36.03 (июля).0005
Они были побиты все. Побиты, порепаны, потрёпаны в хламину. И кони тоже.Мирела выла, расцарапывая лицо в кровь. По честности сказать, было от чего выть. Чудо было в том, что Петшу довезли живым, при всех его ранах и такой кровопотере. Левой руки не было по локоть. Э-э-э… ну, примерно по локоть. Был ли, собственно, локоть, у меня никакого желания разглядывать не было — сплошные кровавые ошмётья и осколки… Да и нога выглядела тоже не очень, чем-то перебитая в нескольких местах, привязанная к куску обугленной доски. Глаза старого барона уже, должно быть, слегка подглядывали в следующий мир, и только тихий, вырывающийся из груди хрип подсказывал, что он ещё жив.
— Да хорош выть-то! — Мирелу пришлось тряхнуть как следует. — Жив мужик твой, иди умойся! Эка разодралась-то, дурында! Весело ему будет на тебя смотреть… Иди вон, Наська пришла, пусть мордашку тебе починит! А рядом со мной не орать! Всем ясно⁈
Смурные, обмотанные кровавыми и не очень чистыми тряпками цыганы переглянулись и затоптались, живо напомнив мне щенков, заподозривших, что ты несёшь им чего-то вкусное. Зомби-щенков. О, боги, фу. Пойду в транс.
Петша стоял, уперевши руки в боки и разглядывал светящуюся сферу Земли.
— Ну и чего ты, старый пройдоха, бо́шку-то в капкан запихал? Чё смотришь?
— Вот не ждал тебя тут встретить! Ты тоже умираешь, что ли?
— Да щас! Разогнался! Там твоя супружница все щёки себе испластала. Тоже, поди, засобиралась! А кто дитё ро́стить будет, а? И вообще! Там орут, тут дурацкие вопросы задают. Шаришься в тонком мире — так сядь и не отсвечивай, работать не мешай! — настроение было поворчать.
Петша огляделся внимательнее:
— Так мы не умерли?
— Нет… Чем тебя так по боку-то приложило?
— Бревном.
— Вояки, блин… Нет, ты посмотри — сплошные осколки! Даже не знаю… Ладно, хрен с ним, как-нибудь разберёмся с ногой… С рукой что делать?
— А что с рукой?
— Нету у тебя руки́. Слава богам, одной.
— Которой?
— А ты не видишь, что ли? Левой.
— Да как-то… Смутно всё.
— Так… Думай, голова, картуз куплю… А ты не ржи, давай. Садись. Пробовать будем.
— Думаешь, выйдет отрастить?
— М-гм… С глазом же вышло. С языком тоже. Палец отрубленный был — правда, тогда целиком приживили… Руку, честно скажу, не пробовала, так что если чего — ты уж не обессудь.
— Много оторвало?
— От локтя одна каша осталась, предплечья уже нет.
— Возьмёшься?
— А чего? Сидим уже. Долго будет, боюсь… да и хрен с ним. Поехали!
Вышло и вправду долго. Прямо долго, часа три. Я, наверное, для понта могла бы написа́ть, что устала — да враньё же будет. Невозможно целителю устать, если только он про себя не забудет. Это как у богатого стола сидеть и в голодный обморок упасть. Долго — да. От нечего делать, разговаривали про всякое. Я ему и про оставшихся младших Романовых сказала. Только хмыкнул, мол — догадался уж. И про того, последнего, что в каменоломни навечно сослан, которому Мирела четыре раза ножом засадила.
— Так он, выходит, жив остался?
— Барон так присудил. Так что дальше уж — не твоя печаль. С другой стороны — ты тоже жив остался. С этой стороны к суду претензий нет?
Цыганский барон усмехнулся:
— Какие уж тут претензии… Как расплатиться теперь, думаю.
— М-м… Тут есть ещё одна новость. Подумай. У внука твоего появилось два молочных брата.
— У кормилицы двое детей?
— У кормилицы — один…
Петша помолчал.
— А второй?
— А второй — Данилка Романов.
В это раз мы молчали долго. У отхваченной руки успела восстановиться вся нижняя часть предплечья, начало проявляться запястье.
— Что ж, видно так боги судили, — сказал наконец цыган. — На этом конец кровной вражде. Молочное родство для нас — считай как кровное.
Я обдумала информацию.
— Ну, вот и ладненько. Надо только это до малы́х Ромашек донести, чтоб мыслишки дурацкие в головёнках не бродили. И до твоих, чтобы впечатано было аж в подкорку.
— Впеча-атаем… — хмуро сказал Петша, наблюдая за подрастающей культей — Эх-х-х, лишь бы пальцы отрасли!
— Норма́с, смотри как славно идём! Будут у тебя пальцы…
Два барона — наш и цыганский — разговаривали долго. Понятно дело, что людей у старого цыгана почти не осталось, зато остался но́ров и гордость. Но здравый смысл тоже присутствовал.
Я слушала-слушала эту дипломатию, а потом напомнила старому цыгану, что не воспользовалась ещё своим правом попросить у него «что только пожелаю».
— Сегодня, во исполнение твоего слова, желаю, чтобы породнившиеся роды Деметеров и Романовых прекратили самоубийственную войну с прочими кланами, пошли под руку Белого Ворона и занялись нормальной мирной жизнью. Вот кони ваши мне оченна нравятся. Подумайте в эту сторону. Цыгане… кони… — всё гармонично.
И тут уж, даже если цыганский барон и хотел как-то вильнуть — калитка закрылась. Вэр бдительно следила за соблюдением клятв.
По итогу мужики сошлись на том, что цыгане временно садятся на острове, тем более, что двух младенцев нужно было как-то кормить, хотя бы до полугода. А как только острая потребность в кормилице отпадёт — перебираются чутка подалее, на выселки, строятся уже вовсе капитально и под патронажем Андле начинают выводить из своего табуна значительно более лёгкую чем наши тяжики породу. Что-то похожее на скакунов. Арабских, наверное. Или орловских. Думаю, должно у них получиться что-то путное. Даже сейчас лошади Деметеров были хороши. Красивые, тонконогие, лёгкие и быстрые. Песня просто.
