Ей казалось, что ее сердце разрывается на части, что в груди громоздятся мельничные жернова; гнев, стыд душили ее, жгли, словно каленым железом. Собравшиеся вокруг люди злорадствовали по поводу ее несчастья, это она отлично чувствовала; даже если бы ей обещали все сокровища мира, она бы не могла ни одному из собравшихся сказать приветливого слова.
Будучи батрачкой, Эльзи сохраняет оба качества – и гордость, и сознание долга (с. 209):
Грубые шутки батраков она отвергала столь решительно, что они не осмеливались их повторять, ибо слово Эльзи обладало редкой душевной силой, несвойственной женскому полу, и все же все женщины уважали ее. Она ни на кого не жаловалась, и если могла оказать услугу батракам или батрачкам, то делала это не задумываясь; кое-какую работу Эльзи выполняла даже потихоньку от всех: бывало, кто-то забудет доделать начатое, а увидит мастер – непременно будет ругаться, вот тут-то Эльзи и спасала положение.
Хозяйке Эльзи нередко казалась «гордячкой.», однако она мирилась с девушкой из-за того, что с работой та справлялась превосходно (с. 258):
Но вскоре хозяйка поняла, что в лице Эльзи она обрела редкое сокровище, которого не купишь ни за какие деньги. Эльзи не только безукоризненно выполняла все, что ей поручали, но и сама видела, что надо еще сделать, включалась в работу, не ожидая указании, делала все быстро, безмолвно и безукоризненно. Не успеет хозяйка оглянуться – и все уже кончено, точно тут побывали невидимые руки, точно добрые гномы помогли.
Готхельф показал таким образом, что честь, достоинство могут быть присущи не только знатным лицам, но и простой женщине. Особенно больно было бы Эльзи снести неуважение любимого человека, с которым она хочет построить семью. Вот почему она остается немой к его мольбам (с. 275):
– Мне бы пришлось выслушивать разные нелестные вещи об отце или о моей бедности. Я-то знаю мужской нрав и выносить нападки мужчины не намерена, – признается она подруге.
Честолюбие в сочетании с чувством долга обычно теряет эгоистический характер, и напротив, человек, сочетающий чувство долга с нетерпимостью, может выродиться в беспощадного дьявола в человеческом облике.
Многие крупные исторические фигуры, мы не говорим здесь о личностях паранойяльных, завоевывая власть, отличались исключительной агрессивностью. Вероятно, здесь нужна была и изрядная сила воли. Писатели часто дают эскизные зарисовки таких исторических лиц, но особого желания детально разработать эти образы мы не наблюдали. Быть может, реакции в этих случаях представляются художникам слишком несложными, примитивными? Например, судя по историческим материалам, и Юлий Цезарь, и Валленштейн страстно жаждут власти и оба очень агрессивны. Однако Шекспир в своей драме, хотя она и носит название «Юлий Цезарь», гораздо больше занимается убийцами императора и мстителями за него, чем им самим. Что касается Шиллера, то он в знаменитой трилогии изображает Валленштейна скорее не борцом, а скептиком и нерешительным человеком, который верит больше в звезды, чем в свою собственную силу. Несколько слов о Фиеско. Этот генуэзский заговорщик, герой Шиллера («Заговор Фиеско в Генуе»), безусловно, ведет весьма интенсивную честолюбивую борьбу, но одновременно он обладает и редкостным талантом притворства, поэтому с точки зрения психологической нельзя не увидеть в Фиеско истерического начала. А это начало само по себе может вызвать стремление к власти. Видимо, более сложная индивидуальность выигрышна, так как делает фигуру для художника более многоплановой и проблемной, чего нельзя сказать об образе прямолинейного властолюбца.
По каким-то неясным соображениям, писателей больше привлекает борьба за власть женщин. Я располагаю возможностью привести два женских образа, обе героини не знают ни удержу, ни пощады в своих властолюбивых устремлениях.
В пьесе «Британии» Расина Нерон еще только успел «открыть» список своих жестокостей, но его мать Агриппина, достойным преемником которой позже окажется сын, имеет в этом деле солидный опыт. Она борется за власть уже годами и, исполненная ненависти, устраняет всех со своего пути. Мать Нерона цинично признается:
– Я виновата в судьбе обоих. Я вырвала корону из рук Британика, а ведь она принадлежит ему по праву, как сыну императора; его брата Юния, что стоял мне поперек дороги, – ибо Клавдий обещал ему руку Октавии, – я приказала убить, чтобы этот брак не состоялся. Тем самым на мне одной зиждется все величие Нерона.
Однако для нее, «рожденной господствовать», как она сама говорит, речь шла не о том, чтобы завоевать власть для сына, а о том, чтобы властвовать самой. Когда же и Нерон познал вкус власти и начал понемногу отстранять от нее родительницу, она вступила в союз со своим прежним противником Британиком и обратила свой гнев против Нерона. Она грозит ему поднять против него войско. Именно войску она предоставит решать, кому служить: истинному сыну императора Британику, борющемуся за свои законные права, или Нерону.
Ее ненависть к сыну возрастает еще и вследствие того, что тот влюбляется в Юнию. Если Юния станет женой Нерона, то Агриппина окончательно потеряет власть при дворе, которую нынешняя жена Нерона, Октавия, всегда безмолвно ей уступала. Она описывает данную ситуацию Альбине, своей наперснице. Октавия почти не бывала при дворе, жила в одиночестве, всякому было известно влияние Агриппины, всякий обращался с просьбами прежде всего к ней. Альбина умоляет Агриппину укротить свой гнев, но та повторяет наперснице, а затем и Британику, что она твердо решила бороться до конца и пустить в ход любые средства.
Сыну она напоминает о том, чем он ей обязан. Но Нерон прекрасно знает свою мать, о чем свидетельствует его ответ:
– Так на что же ты жалуешься? Между нами говоря, эти твои жалобы каждого человека наведут на мысль, что я служил лишь предлогом, а власти ты хотела для себя!
После смерти Британика Агриппина уже предвидит, что Нерон станет убийцей матери, но остается верна себе: она превозносит оказанную ею Нерону помощь и свои благодеяния. Вот тот страшный груз, что будет давить на Нерона до самой смерти. Образ убитой матери не оставит его ни на минуту, а угрызения совести превратятся в неумолимых фурий.
Так через всю драму Расина проходят властолюбивые устремления Агриппины и ее борьба с соперниками.
У Корнеля в драме «Родогуна» также встречаем женский образ, Клеопатру, – только не египетскую, а сирийскую царицу, – которая из жажды славы готова погубить всех, кто мешает ей добиться цели. За одного из сыновей просватана Родогуна, также претендующая на престол, и как только брак состоится, Клеопатра будет отстранена от власти. Царица замышляет убить Родогуну, а в случае необходимости пожертвовать и жизнью сыновей. В одном из монологов она мысленно обращается к Родогуне: «Смотри же, куда меня завело стремление к царскому венцу». В другом монологе прорывается се яростная ненависть к сыновьям, которые отказываются вступить с ней в союз против Родогуны: «И, к ужасу моему, я обнаруживаю в обоих сыновьях мятежный дух соперников, объединившихся против матери». Клеопатра велит убить одного из сыновей, а другому сыну и Родогуне сама подносит бокал с ядом. Но жертвой становится не сын с невесткой, а сама Клеопатра.
Наряду с честолюбием, одно из важнейших эгоистических качеств представляет собой корыстолюбие. Жажда наживы в чрезмерной степени ведет к скупости, алчности.
Скупость стоит в центре новеллы Мопассана «Дьявол». Мать Онорэ, 92-летняя старуха, умирает. Сын, как раз в это время собирающий урожай со своего участка, охотно оставил бы ее одну, так как он отчаянный сквалыга и беспокоится насчет зерна, но врач строго запрещает ему оставлять больную без присмотра и предлагает пригласить сиделку – бабку Рапэ (с. 406):
Сын, длинный, тощий медлительный крестьянин, терзался сомнениями: с одной стороны, он испугался угрозы врача, с другой его снедало неистовое скопидомство, и вот, переминаясь с ноги на ногу, он что-то соображал, прикидывал, бормотал. «Сколько же она берет, бабка Рапэ?!» – спросил он.
Бабка Рапэ дежурит у постели умирающих. Она еще более скупа, чем Онорэ, как отмечает Мопассан, это «морщинистое чудо природы» было злобно, алчно и завистливо. Между жадными стариками происходит диалог (с. 407):
– Ну, уж ты за все возьми чохом. С обеих сторон, значит, риск будет. Доктор, ведь, прямо сказал – вот-вот кончится.
– Коли так будет, значит тебе повезло, а мне нет. А коли она до завтра продержится, а то и дольше, значит, мне повезло, а тебе – нет.
Бабка Рапэ сначала присматривается к умирающей, а затем заявляет (с. 410):
«Да что, два-то дня наверняка потянет, а может и все три. Дашь мне шесть франков за все». Он возопил: «Шесть франков? шесть франков? Да ты спятила! Я же сказал тебе, всего-то ей осталось часов пять, либо шесть, больше – никак!» И они спорили долго, отчаянно торгуясь. Но так как сиделка окончательно собиралась уходить, и время шло, а рожь ведь сама не придет с поля, – Онорэ сдался. «Ну, ладно, пусть будет шесть франков за все, но только чтоб до самого выноса. По рукам?»
