Я вырвал из карманного блокнота листок, сел к столу и написал: «Приезжайте в ближайшее воскресенье в 8-00 к Серой скале. Это сожгите». Надо было, чтобы Исабель, проснувшись, сразу же обратила внимание на мою записку. Осторожно сняв с шеи девушки золотой крест — крошечную копию каменного распятия на горе Катпульче, — я придавил им листок, включил технику подслушивания и на цыпочках покинул комнату.
Серую скалу в Ла Паломе знает каждый. Смахивающая на зуб гигантской акулы, она одиноко торчит из океанских волн километрах в десяти севернее столицы. От скалы до берега рукой подать, поэтому в утренние часы акулий зуб рассекает своей длинной остроконечной тенью чудесный светлый пляж, протянувшийся по побережью с обеих сторон хорошо видимого издалека гранитного ориентира. В тени Серой скалы может укрыться тот, кому противопоказаны солнечные ванны, или тот, кому слишком темный загар не к лицу. Пляж у скалы пользуется среди горожан большой популярностью. К полудню он заполняется публикой до отказа. Но в час, назначенный мною мисс Мортон, там никого не встретишь.
Когда я пришел к обусловленному месту, Исабель уже была там. Одетая в джинсы и розовую блузу, она сидела в тени Серой скалы, обхватив колени руками, и смотрела в сторону океана. Рядом на белом песке валялись сомбреро и солнцезащитные очки. Она выглядела маленькой одинокой и грустной. Мне стало жаль ее. Но то, что я задумал сделать, надо было сделать именно теперь.
Я сухо поздоровался с Исабель, поставил перед ней магнитофон, напоминавший внешне обыкновенный портсигар, положил сверху две желтые таблетки, включил запись моей беседы с генералом Чурано и ушел к прибою минут на сорок, давая девушке возможность прослушать пленку от начала до конца и выплакать все свои слезы.
Я был уверен в успехе. Эта уверенность пришла накануне, когда Исабель, пробегая мимо меня по парадной лестнице президентского дворца, густо покраснела и шепнула, что она обязательно приедет.
Солнце поднималось, и тень скалы укорачивалась. Острый конец тени постепенно уползал к воде. Но Исабель не искала защиты от жарких лучей. Она продолжала сидеть, не меняя позы.
— Встаньте, мисс Мортон, — сказал я, приблизившись к ней. — Встаньте, наденьте шляпу и очки. Мы погуляем вместе по берегу и кое-что обсудим. Верните желтые шарики. Не надо травить Роджерса. Он нужен нам живой.
Исабель поднялась и откинула голову. Я с трудом выдержал ее взгляд.
— Как же мне теперь жить, полковник Арнольдо, или не знаю, кто вы там такой?
— Жить по-старому. Только при этом условии мы сможем отомстить убийцам.
— Я не буду спать с человеком, отравившим мою мать.
— Решение вполне естественное, но скоропалительное. Не торопитесь, ради бога, мисс Мортон, не торопитесь.
— Вам-то что за дело до всей этой истории? Почему вы сказали: «Мы отомстим?» Кто вы такой?
— А вот это совершенно особый разговор. Скажите, Исабель: что вы знаете о вашей стране и ее народе?
Мой вопрос поставил девушку в тупик, и она умолкла. Я взял инициативу в свои руки.
— На чем вы приехали сюда?
— На поезде. Автомобиль легко запомнить по марке, цвету и номеру.
— Правильно. Молодец. Но машина нам сегодня понадобится. Поэтому я решил все-таки приехать на «Фольсквагене». Он спрятан в кустах в миле отсюда. Пойдемте туда вдоль берега. А по дороге вы ответите на мой вопрос о родине ваших предков по материнской линии. Только отдайте сначала шарики.
Исабель протянула мне смертоносные таблетки.
С того дня она стала помогать мне. Однако пришлось здорово повозиться с ней, прежде чем слепая ненависть к Роджерсу обрела в ее сознании формы ясной и четкой идеи. Для этого я показал ей грязные истоки пресловутого богатства западного мира и назвал подлинных убийц ее родителей, убийц, у которых Роджерс и ему подобные бегают всего лишь в шестерках. Не о древних индейских царях, не о конквистадорах и даже не о Симоне Боливаре говорили мы. Предметом наших бесед была новейшая история — наука, наиболее жутко и беспардонно перевираемая авторами школьных учебников. Я возил Исабель по горняцким поселкам, где замурзанные, голодные, покрытые коростой дети разгребали мусорные кучи в поисках съедобных отбросов, а отцы этих детей, состарившиеся к тридцати годам, хрипели силикозным и туберкулезным кашлем в убогих гадючниках, пропивая жалкие гроши, заработанные в шахтном аду. Я останавливал свой автомобиль у кофейных плантаций, возделываемых иссохшими смуглыми рабами…
— Святая Мадонна! — воскликнула она однажды. — Неужели ты никогда не поразишь виновников этого зла?
Усмехнувшись, я ответил ей своим любимым двустишьем:
— Весь этот мир от скверны бесполезной Лишь революция спасет рукой железной.
— Сочинение какого-нибудь коммуниста? — спросила она.
— Вот уж нет. Стихи принадлежат перу одного английского лорда. Его звали Джордж Гордон Ноэл Байрон.
— Байрон? Удивительно! Его я изучала в колледже. Он писал замечательные стихи о любви.
— В любви он тоже знал толк.
— А вот мне неведомо, что такое любовь, — призналась вдруг Исабель.
Я посмотрел на нее с недоверием.
— Мне не пришлось этого испытать, — упрямо повторила она, сдвинув брови.
— О, не надо тревожиться по такому поводу, мисс Мортон. Любовь — неизбежность. Она навещает каждого хотя бы раз в жизни. И вам не миновать этого. Вы еще очень молоды и должны доверять моему опыту. Она придет.
— Я буду ждать, — вздохнула Исабель. Постепенно между нами установились ровные дружеские отношения. Такими по крайней мере они казались мне. Я чувствовал, что общение со мной ей приятно, и сам отдыхал душой во время бесед с ней. Мы встречались по выходным дням на уединенных пляжах, изображая влюбленную парочку. Говорили, само собой, не только о работе. Часто болтали и о всякой всячине, с удовольствием подтрунивали друг над другом.
Она оказалась славной девчонкой, эта Исабель. Да не то я говорю! Эта маленькая девушка с ясным умом и отважным сердцем стала моим добрым ангелом. И не знаю, смог бы я выполнить свое задание в Аурике, если бы не она…
В ноябре окончательно решился вопрос об устройстве Рудольфа Буххольца-младшего на объект «Дабл ю-эйч». Хотя Обезьяний Зад и хмурился, но в конце концов сын, следуя моим советам, убедил его в том, что «Дабл ю-эйч» не такое уж плохое дело.
— Я создам себе имя в науке, обзаведусь связями в научных и деловых кругах Штатов, а потом уже возглавлю фирму. Одно другому не помешает, — говорил Рудольф отцу.
— Двенадцать лет слишком большой срок, а я уже немолод, — сомневался старик.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
