– когда-то, – сплюнула Рикса, – ночные ужасы. Рота Смерти, Демоны полуденной поры, вызывающие суеверный ужас. Сейчас – свора морально разложившихся висельников, проигрывающих в любой схватке. И добивающих собственных раненых. Как по мне, – это упадок.
– Падшие ангелы, – обозвался Самсон, – ничуть не менее опасны.
– Слушай, дибук, ты говоришь, как дибук.
– Он правильно говорит, – оборвал Шарлей. – Как бы низко Грелленорт не пал, я бы предпочел с ним не встречаться. Ни с ним, ни с теми Всадниками. Я уже имел неприятность.
– А кто не имел? – фыркнула Рикса. – Поехали!
Рыцарь, к которому их привели, как раз брился перед бело-голубым шатром из толстой ткани. Увидев их, он горделиво выпрямился, вытер лицо. Нос, обратил внимание Рейневан, у него был опухший, а левый глаз был весь спрятан под большим синяком.
– Я Герс фон Штрейтхаген, – кисло сообщил он. – Хозяин Драхенштейна. Местный пфлегер.[295] Стою здесь на страже. Гуситов, если нагрянут от Фрейталя, за реку не пущу, зубы об меня еретики поломают. Что, не верите?
– Верим, – заверил Рейневан. – Должны верить.
– Вы кто такие?
– Путники.
– Плата за проезд по мосту составляет три гроша за коня.[296]
– Заплатим, – Рикса успокоила Шарлея, разозленного вымогательством. – Заплатим, благородный господин.
– Сначала, – вмешался Рейневан, – я хочу кое о чем спросить. Это единственный в окрестностях мост. Тот, кто направляется в Хемниц и Виа Региа, не имеет выбора, должен проехать здесь. А вы, господин рыцарь, контролируете всех. Не проезжали ли здесь две молодых женщины? Путешествующие верхом и в одиночку.
Рыцарь побледнел, зато его синяк приобрел более темные тон. Это не скрылось от внимания Шарлея.
Герс фон Штрейтхаген вдруг процедил сквозь стиснутые зубы:
– А эти молодицы кто для вас? Подружки? Родственники? Может, любовницы?
– Да что вы, – возразил с суровым лицом демерит. – Мы гонимся за ними, чтобы покарать. По распоряжению пробоща из Святого Миколая в Ене. Это развратницы, обокрали преподобного во время служения. Скажите, мы вас просим, проезжали они здесь или нет?
– Ехали. Но… Вернулись.
– Как это? – взорвался Рейневан. – Как это – вернулись? Почему вернулись? Да говорите же господин рыцарь, немного внятнее!
– А вы что? Приказывать мне будете? – Герс фон Штрейтхаген стал, подбочась. – Мне, благородному? Слишком гордо, панук, слишком гордо! О паннах вы лжете, я вас раскусил, вы с ними заодно. И на гуситских шпионов смахиваете! Иначе, зачем бы вам нужна была дорога на восток? В сторону Фрейталя и Мариенбурга, где гуситы жгут и разрушают шахты, откуда тянутся беженцы? Те ваши девки, наверняка, тоже шпионки, тоже на восток спешили, прежде, чем бежали в Плауэн. Я – пфлегер, защищаю людей от еретиков…
– Ну да. Взимая с них по три гроша за коня.
– Я вас арестую! – Герс фон Штрейтхаген побледнел еще сильнее. – Арестую, сучьи дети. Сейчас прикажу вас припечь, мигом мне всю правду расскажете. Эй, люди, ко мне! Держите их!
Шарлей потянулся под плащ за предательским ружьем. Рикса оказалась проворнее. Сделала шаг. Скривилась. Захрипела, закашляла, зашипела, засопела. А потом плюнула, чихнула, сморкнулась, рассеивая дождь крови и слизи. Прямо в лицо рыцаря. На тех, кто его сопровождал. И на сбежавшихся алебардистов.
– Heilige Maria! Mutter Gottes![297] – завыл один из приближенных пфлегера, стирая с лица кровяные сопли. – Это зараза! Чу-у-ума-а-а!
– Спаси, святой Рох!
Все, как один, бросились наутек. Мост загромыхал под их ногами.
Остался только один пфлегер Герс фон Штрейтхаген, неподвижный, смотрящий с недоверием. Шарлей подскочил, ударил его ногой под колено. Пфлегер рухнул на колени, а демерит ударом кулака сломал ему опухший нос.
– Ходу! – Рикса прыжком оказалась в седле. – Ходу, народ!
Вскоре они галопом мчались по тракту. На запад. В том направлении, откуда прибыли.
– Перед нами какое-то столпотворение, – предупредила Вероника. – Закрой лицо.
Вероника, как и Ютта, носила callote, шапочку, прикрывающую волосы. Сейчас она натянула еще и капюшон. И наклонила голову. До сих пор переодевание срабатывало, никто не распознал в них девушек, никто им не навязывался, никто к ним не цеплялся. Никто ничего у них не выспрашивал и даже не особенно ими интересовался. Они без проблем путешествовали уже несколько дней, а дороги вовсе не были пустынными, совсем наоборот, временами на них было просто полно народу. Как сейчас, поблизости Цвиккау.
В долине вилась река, дорога вела на мост, заблокированный очередью телег, ожидающих проверки. С недавних пор на тракте движение шло преимущественно с востока на запад. Они знали почему. Им об этом рассказал коробейник из-под Аннаберга, жизнерадостный муж неприметной жены и отец неисчислимого количества детей, которого они встретили днем раньше. Камуфляж коробейника с панталыку не сбил; называя их «благородными барышнями», он пояснил, что исход с востока – это результат гуситского рейда и разговоров о гуситских зверствах, от которых волосы на голове ставали дыбом. «Главные силы гуситов, – объяснил им коробейник, – движутся на Мейсен и Ошац. Но за Фрейбергом гуляют банды, которые жгут и разрушают шахты и заводы, особенно на шахты и заводы взъелись, черти. Сожгли Гермсдорф, Мариенберг, Ленгельдфельд, Гласхутте и Фрейталь…»
– Из чего они пошили эту палатку, – прыснула Вероника. – Из бумазеи для одеял?
Установленный около моста и будки мытаря шатер был сделан из толстой ткани в бело-голубую полоску, действительно напоминающий материал для изготовления постелей. На вбитой в землю жерди грустно свисал мокрый от снега флажок. Рядом крутились вооруженные, стояли, будто манекены, алебардисты. Они подъехали к мосту, на котором как раз происходил оживленный обмен мнениями. Возле моста, как оказалось, расположился вооруженный отряд, который по праву сильного взимал с путников плату за проезд. Падал снег, было холодно, поэтому большинство беженцев платило безропотно, время от времени попадался кто-то посмелее и ставил под вопрос легальность мыта. Именно так было сейчас. Беженец кричал и сыпал проклятиями. Дети плакали. Вооруженные матерились и угрожали кулаками. Ютта и Вероника въехали на предмостье, склонив головы в капюшонах, стараясь привлекать как можно меньше внимания. К сожалению, в восточном направлении двигалось мало путников. И все обращали на себя внимание. Путь им внезапно преградил большой боевой конь, гнедой копьеносный dextrarius. На нем сидел рыцарь в бобровой шапке и шубе, наброшенной на акетон.
– Стоять! Кто вы? Капюшоны с голов!
Выхода не было.
– Клянусь головой святого Панкратия! – Рыцарь оскалил зубы и ударил кулаком по луке. – Так это же молодицы!
Возражать не было смысла.
– Я Герс фон Штрейтхаген, – сообщил рыцарь. – Хозяин замка Драхенштейна. Местный пфлегер. Стою здесь на страже. Гуситов, если нагрянут от Фрейталя, за реку не пущу, зубы об меня еретики поломают. А вы, панны, кем будете? И почему переодетые?
– Не каждый, кто встречается, – покорно ответила Ютта, – является благородным рыцарем, благородный рыцарь. Есть и такие, которые не уважают слабый пол…
– А мы с сестрой торопимся, – дополнила умоляющим тоном Вероника. – Благородный господин, позвольте нам…
– Торопитесь? Наверное, к своим милым, а? Наверное, ждут в тоске? Жаждут поцелуев?
– Мы торопимся к маме и папе… Домой…
Он посмотрел на них с высоты седла копьеносца, на его губы наползла гадкая улыбочка.
– Попрошу панночек за мной. В мой шатер. Я выпишу пропуск. Пригодится, если кто будет приставать.
Внутри бело-голубого шатра, кроме полного набора медиоланского оружия на стояке, находился также стол, раскладное кресло и полевая кровать. Хозяин замка Драхенштейна перешел к делу без вступлений.
– Время заплатить за проезд, девочки, – он слащаво скривился, показывая на кровать. – Ты первая. Ну-ка, раздевайся. Снимай тряпки.
– Благородный господин…
– Мне позвать кнехтов, чтобы помогли?
Вероника умоляюще посмотрела на Ютту. Ютта вздохнула, пожала плечами. Вероника дрожащими пальцами начала расстегивать пуговки. Герс фон Штрейтхаген уставился в ее декольте. А Ютта схватила с Медиоланских доспехов зарукавник вместе с рукавицей и заехала ему прямо в нос. А когда он схватился за лицо, со всей силы лягнула его в пах.
Герс фон Штрейтхаген скрючился, тяжело сел на полевую кровать, которая сломалась под его тяжестью. Вероника огрела его раскладным креслом. Ютта же сунула руку в панцирную рукавицу, сжала кулак, размахнулась. И ударила со всех сил, аж что-то у нее хрустнуло в плече.
Они вышли из бумазейного шатра, как ни в чем не бывало, алебардисты, заинтересованные очередной склокой на мосту, на них даже не взглянули.
Через минуту они уже были в седлах. И во всю мочь мчались галопом на запад. В том направлении, откуда прибыли.
