Книга В. Иванова-Смоленского «Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер» и выросла, по собственному признанию автора, из желания попытаться проникнуть в тайну замысла великого предшественника и, в связи с этим, «построить несколько иную версию изложения евангельских списков». То, что именно библейская, евангельская линия булгаковского произведения увлекла нашего современника, — неудивительно, поскольку, по мнению большинства литературоведов и писателей, исследователей и почитателей творчества М. Булгакова, как раз она является самой яркой, самой впечатляющей частью незаконченного, во многом несовершенного, неотшлифованного, но при этом гениального романа «Мастер и Маргарита». Об этом, в частности, писал о. Иоанн Шаховской в своем предисловии к первому русскому изданию книги в Париже (1967); высоко оценивая эпику ее «современных», «московских» страниц, он тем не менее замечает: эта книга — «не только обличение бесчеловечия обывательского. В центре ее встает очистительная гроза над Голгофой, входящая на ее страницы внутренней повестью о Римском Прокураторе Иудеи, Понтии Пилате». Об этом же, несколько сдержанно, писал и К. Симонов: «…Если говорить об истории Христа и Пилата, то это вообще одни из лучших страниц русской литературы 20-х годов».
Спустя ровно сорок лет им вторит В. Аксенов: «А самое гениальное в этом романе — именно история Пилата… Поразительное проникновение в эту историю в Иерусалиме!.. Да-да, как будто он сам там сидел, подсматривал и все детально описал — и Пилата, и как хрустел песок под ногами у легата, и грозу… В Иерусалиме до сих пор говорят: „Посмотрите, какой сегодня закат булгаковский!“»
В. Иванов-Смоленский тоже считает, что, хоть замысел Булгакова доподлинно и неизвестен, «главными героями его романа были не Мастер и Маргарита». Не являются они главными персонажами и его книги, хотя их имена — с переменой мест — фигурируют в ее подзаголовке.
В сущности, начиная с подзаголовка, В. Иванов-Смоленский сознательно отказывается от суверенности своего произведения и затем последовательно, практически на всех художественных уровнях, придерживается принципа интерпретации знаменитой булгаковской книги. На уровне поэтики, отсылающей, условно говоря, к булгаковскому совмещению несовместимого, немыслимому сведению в единой повествовательной плоскости конкретно-земного, даже банального, с инфернально-условным. На уровне творческого метода, который (по отношению к роману М. Булгакова), думается, удачнее всего был определен о. И. Шаховским как «метафизический реализм». На уровне композиции, едва ли не симметричной булгаковской: «Мастер и Маргарита» состоит из двюх частей, в целом включающих 32 главы и эпилог; книга-интерпретация содержит заметку «От автора», 36 глав и глоссарий, включающий пояснения некоторых слов, использованных в произведении. Наконец, на уровне жанровой модификации, которая, согласно авторским определениям, синтезирует в себе приключенческий роман и реминисценцию.
Определение жанровой формы «Последнего искушения дьявола» как реминисценции особенно показательно и изначально предполагает его прочтение и восприятие в свете романа-предшественника. В общем-то, реминисценция в своей содержательной сути нередко используется в литературной практике; разница в том, что в данном случае сам автор изначально, как уже было сказано, декларирует «привязанность» своей книги к произведению-первоисточнику. Впрочем, четкой дифференциации понятия «реминисценция» (как и многих других, если не большинства, литературоведческих терминов) в науке об искусстве слова до сих пор не существует.
Так, автор-составитель «Словаря литературоведческих терминов» (2006) С. П. Белокурова раскрывает содержание этого понятия следующим образом: «Реминисценция (позднелат. reminisc;ntia — воспоминание) — неявная отсылка к другому тексту, наводящая на воспоминание о нем и рассчитанная на ассоциации читателей; воспроизведение автором в художественном тексте отдельных элементов своего более раннего (автореминисценция) или чужого произведения при помощи цитат (часто скрытых), заимствования образов, ритмико-синтаксических ходов и т. д.». Очевидно, по многим параметрам роман В. Иванова-Смоленского соответствует определению «реминисценция», хотя о неявности отсылок к тексту-предшественнику здесь говорить не приходится; наоборот, писатель делает все возможное (в том числе снабжает книгу специальным вступлением «От автора»), чтобы их акцентировать.
В связи с этим уместно привести из того же словаря определение аллюзии (франц. allusion — намек): «художественный прием, сознательный авторский намек на общеизвестный литературный или исторический факт, а также известное художественное произведение. А. всегда шире конкретной фразы, цитаты, того узкого контекста, в который она заключена, и, как правило, заставляет соотнести цитирующее и цитируемое произведения в целом (выделено мною. — Е. Л.), обнаружить их общую направленность (или полемичность)». Ясно, что при таком понимании реминисценции и аллюзии книга В. Иванова-Смоленского в гораздо большей степени подпадает под определение аллюзии.
Впрочем, состояние науки о литературе на сегодня таково, что один термин достаточно легко опровергнуть другим; например, известный российский литературовед В. Е. Хализев определяет ту же аллюзию иначе — как разновидность недомолвок, как намеки «на реалии современной общественно-политической жизни, делаемые, как правило, в произведениях об историческом прошлом». В любом случае, литературовед, имеющий дело с книгой «Последнее искушение дьявола, или Маргарита и Мастер» найдет благодатную почву для размышлений о ее жанре. Тем более что последний, как уже говорилось, осложнен и определением произведения как приключенческого романа — думается, своего рода авторской «наживкой» для массовой читательской аудитории, которой слово «приключения» говорит гораздо больше, чем ремисценция и аллюзия, вместе взятые. Говорю это не в упрек и не в обиду автору; в конце концов, это тоже способ привлечь внимание широкого читателя к серьезному произведению, каковым книга В. Иванова-Смоленского, безусловно, является. Кстати говоря, способ, давно и с успехом применяемый писателями-постмодернистами, — будь то Умберто Эко или Милорад Павич, Курт Воннегут или некто другой, не менее известный, для кого «засыпать рвы, уничтожать границы» между массовым читателям и эрудитом является делом принципа.
К слову, сама по себе жанровая неоднозначность новой книги тоже представляется своеобразной аналогией к роману «Мастер и Маргарита», палитра жанровых дефиниций которого, принадлежащих критикам и ученым, чрезвычайно широка: интеллектуальный роман, роман-миф, роман-пародия, мистерия, меннипея, неомифологический роман, роман-сказка, философский роман, сатирический и проч. — при том что каждое из этих определений имеет под собой основания, каждое дополняет читательское восприятие произведения новыми смысловыми параметрами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
