два проживет, дольше едва ли.
Ника вошла в палату, взяла свободный стул и сел у койки Ивана. Он был в сознании, вся голова забинтована, открытыми оставались рот и глаза.
— Жива… Жива… — повторял он, глядя на нее. — Есть бог! Слава богу, он есть…
Ника взяла его здоровую, не забинтованную руку и приложила к своей щеке. Сложные чувства обуревали ее. Неужели можно так любить! Она не поверила, что ему осталось два дня. Такого быть не может. Она никуда не уйдет, будет кормить его с ложки, убирать за ним… Он не должен… Он не может умереть. Иван замер, рот его дрогнул:
— Господи, за что мне такое счастье…
— Я тебя выхожу… — сказала Ника, наклонившись к нему, — но и ты уж постарайся…
Вряд ли он слышал ее сквозь толстый слой бинтов, но, несомненно, понял, что она сказала. И Ника превратилась во внештатную санитарку, сначала она спала на стуле рядом с Иваном, потом раненные принесли ей скамью. Она помогала медсестрам перебинтовывать его, кормила и убирала за ним. Почти безвыходно находилась в палате. Другие раненные, старались помочь ей.
— Да-а, если бы у меня была такая сиделка… — вздохнул обожженный танкист. — На таких руках и умереть в радость.
— Что ты мелешь, идиот! — ответил обмороженный пехотинец. — Для такой красивой женщины надо жить!
Иван прожил пять дней. История его обморожения была уже всем известна, приезжал даже корреспондент одной Ленинградской газеты. Интервью, правда, он взять не смог, поскольку Ника была занята только лечением и уходом за Иваном, а тот кроме Ники никого не видел. Когда она отходила, он просто закрывал глаза. Интервью ему с удовольствием дал медперсонал и раненные, украшая историю героическими подробностями, перебивая, и беззлобно переругиваясь друг с другом. Корреспондент уехал, а на пятый день в палате появился комполка.
— Липкина! Какого черта ты здесь делаешь! — заорал он. — Ты знаешь, что тебя расстреляют за дезертирство.
— Товарищ полковник, — сказал подошедший военврач. — Я попрошу вас сменить тон. Здесь раненные, а не преступники.
— Извините, — ответил комполка, — Липкина, немедленно отправляйтесь в расположение части.
— Да, будь ты человеком, полковник! Последние часы доживает ваш летчик. Дай ты ему умереть спокойно, — раздраженно сказал военврач.
— Так ведь расстреляют же ее за дезертирство, — обескуражено ответил комполка.
— Возьмите вот, почитайте, — сказал военврач и сунул полковнику в руку Ленинградскую газету. — Здесь статья про них. Может, пропадет охота расстреливать.
Комполка вышел из палаты. За все время разговора Ника ни разу не обернулась. А Ивану, казалось, стало лучше, он даже пытался приподняться. Разговор он, конечно, не слышал, поскольку держал ее за руку и пытался что-то сказать.
— Никандра, ты самое лучшее, что было у меня в жизни. Я знаю, что сегодня у меня все закончится. Если б можно было все вернуть назад, я повторил бы все снова. Эти пять дней дали мне столько счастья, сколько может вместить душа. Я даже стихи сочинил, вот послушай:
Кто-то верит в бога,
А кто-то в коммунизм.
Без веры людям плохо,
Без веры ты один.
И крестик под одеждой,
Я прячу чуть дыша,
В нем капелька надежды,
В нем чистая душа.
У Ники закапали слезы, чем она заслужила такую любовь, что нашел в ней этот простой рабочий парень, закончивший летное училище. Разве вообще можно так любить? Хотя каждый любит, как умеет, на вопрос как можно и как нельзя еще никто не ответил. А Иван выпростал из-под одеяла вторую руку с забинтованными пальцами и что-то положил Нике на колени.
— Это крестик. Мне его мама дала, когда провожала в училище. Только я его не носил, все думал, что бога нет. А он есть! Теперь я точно знаю. Бог есть! Ты надень его и ничего не бойся. Никто не посмеет тебя тронуть. Он будет оберегать тебя, потому что в нем будет моя душа.
К вечеру Ивана не стало. Пришли санитары и унесли тело. Ника собралась и отправилась в расположение полка. По пути ее встретили сотрудники НКВД, молча разоружили, забрали документы и отвели на гауптвахту полка. За время этой процедуры она не сказала ни слова, выражая полное безразличие к своей дальнейшей судьбе. «Может быть, надо было застрелиться там, на поле, а не разыгрывать театр? — думала она. — Тогда и Иван был бы жив. Хотя нет. Замерз бы вместе со мной. Ничего не изменить. Только противно получить пулю от своих, да еще за дезертирство». Она поправила крестик Ивана на груди, улеглась на лавку и заснула сном младенца.
— Липкина! На выход! — услышала она знакомый голос.
Кто-то тряс ее за плечо. Еще ничего не понимая со сна, она поднялась с лавки.
— Хоть бы выспаться дали напоследок, — пробурчала она.
Перед ней стоял Василий Дятлов в форме дивизионного комиссара и улыбался. Сзади топтался с хмурым видом капитан НКВД.
— Вовремя я на этот раз! — сказал он.
— Товарищ дивизионный комиссар, вы не имеете права, заговорил капитан. — Она дезертир и по законам военного времени…
— Ты статью в газете читал?
— Это ничего не меняет, она отсутствовала пять дней без уважительной причины. Это дезертирство и по законам военного времени…
В этот момент в камеру вошел военврач и вручил капитану бумагу.
— Вот справка о том, что Липкина лечилась от обморожения. Это уважительная причина, — сказал он.
— Это липа! — упрямо ответил капитан.
— Еще чего! — возмутился военврач.
— Слушай, капитан, — задумчиво сказал Василий, — а ты на передовой был, хоть раз? Врагов вживую видел?
— Меня партия сюда поставила, значит здесь мое место.
— Да знаю я, кто тебя сюда поставил, — ответил Василий, — и где твое место тоже знаю. Собирай-ка свои вещички, поедешь в пехотную дивизию брать линию Маннергейма.
— Вы не имеете права…
— Имею, дорогой, имею, — и Василий дружески похлопал капитана по плечу. — Таким орлам самое место на передовой.
— Идем, Никандра, заждались тебя в полку, — сказал он Нике и вышел из помещения.
Ника продолжала летать, но уже одиночкой. Это были и разведывательные полеты, и сопровождение бомбардировщиков и перехват истребителей, но ведомых у нее не было. Война продолжалась жестокая и беспощадная. В феврале была прорвана линия Маннергейма. Но война не закончилась. Авиация продолжала наносить бомбовые удары.
Командир эскадрильи, где летала Ника, наконец, не выдержал.
— Липкина, хватит строить из себя безутешную вдову! — заявил он ей. — Я каждый день теряю пилотов! Желающих летать с тобой в паре хоть отбавляй. Выбирай себе любого новичка и вперед.
— Слушаюсь, — ответила она и, кивнув одному из вновь прибывших пилотов, вышла из казармы.
В начале марта финляндская война закончилась.
