— О, черт, — обеспокоенно сказал Элмор, — накрылся весь мой день, я не знаю, что происходит, Лумис, нужно свозить ее в город?
«La Blanca», или «Снежок» — это оказалось местное имя жены «Шнеллера Боба» Мелдрума — народ согласился, что это «жена», учитывая темную историю гнева Боба, прозвище ей дали из-за белой лошади сверхъестественной стати, на которой она всегда выезжала, обычно в Дикую Бухту и к высоким перевалам за ней следовал хвост, в основном невидимый, это были члены печально известной банды «Шинок», они неукоснительно держали дистанцию, ее губы были столь бескровны в этой ветреной прозрачности, что, казалось, совсем исчезли, глаза в обрамлении черных ресниц остались единственной чертой, по которой ее можно было запомнить после ее отъезда. Приезжие, например, техасцы, утверждали, что лошади вообще не могут скакать по таким склонам, потому что уровни грунта менялись слишком стремительно, слишком неожиданно, слишком много тут было расселин в тысячи футов глубиной, следующим пунктом этих американских горок была чертова отвесная скала, которая заставляла вас действовать — упасть прямо вниз или прыгнуть вверх, молясь, чтобы на скале не было льда, а лошадь достаточно хорошо ориентировалась в горах, чтобы оценить отчаянный склон, кровь индийского пони в таких случаях была очевидным преимуществом. Она освоила эту геометрию страха так непринужденно, что Боб однажды нашел ее в сказочном королевстве стеклянных гор, в эксцентричном Сан-Хуане, а придорожные поэты выстраивали предположения, учитывая ее затворничество —развевающийся черный капюшон, шляпа висит на спине, и свет Рая в ее волосах, платки из травчатого шелка, которые Боб купил ей в Монтрозе, трепетали холодным пламенем во время метели или весенней лавины, или под снегом августа, напоминавшим попкорн — она выезжала из-за тоски по дому, слишком страстной для этого царства заурядного серебра и золота, о котором слишком много знала, не говоря уже о том, чтобы быть его достойной.
Они жили возле шахты Томбой в коттедже, построенном из отходов горной выработки, но наособицу, их вообще редко можно было увидеть вместе, что порождало множество романтических слухов даже среди тех, кто ненавидел Боба от шляпы до шпор, но хотя бы один раз гибельным образом увидел ее во время одного из этих бесцельных выездов. В то время Боб был не только представителем Бака Уэллса на Земле, но еще и дневным сторожем на шахте Томбой, он просыпался до рассвета и шел в каменноугольный Бассейн, его глаза — некоторые вспоминали их как «темные», а другие говорили, что цвет менялся на бледно-серый перед тем, как он намеревался застрелить своего кента — были острее, чем обычно, компенсируя вроде бы плохой слух, он постоянно озирался по сторонам, присматривался к мелочам размером с гальку и всегда был настроен на различные неприятности, среди которых, наверное, неизбежно была и Снежок. Многим безрассудным и по сути глупым парням из города нравилось воображать, что они знают, за чем она гонится, в этих мечтах всегда присутствовало избавление от ее сожителя-недомерка, который смотрел на всё это сквозь пальцы — четырнадцать или сколько нарезов было в его револьвере. Черт, кто угодно может сделать нарез, это дешевле, чем пустая болтовня, правда?
— Слушай, этот Шнеллер Боб не очень-то волнуется о том, кто жив, кто нет, ничего похожего на...
— То, что он не понимает, я, наверное, не понимаю тоже.
— Обычный разговор в салуне, — Элмор резко взглянул на Фрэнка, словно тот был одним их этих юных Ромео. — Послушай, Лумис, боюсь, я сбит с толку. Возможно ли, что Боб следит за своей миссис, пока она спускается с холма? Нам нужно быстро разобраться в этом вопросе. Ты видишь где-то Лупи?
Фрэнк вынырнул из-за своей огромной миски жгучего рубца.
— Эта миссис Мелдрум — она взбалмошная?
— Joven, юноша, — пробубнил, жуя, Элмор, — никто не сможет сказать вам о ней ничего определенного. Сейчас она создает проблемы, конечно...ну и еще вечно этот Боб...
Его обычно прямой взгляд блуждал в направлении Пивной Заводи, и привычную восточную маску на лице нельзя было назвать безмятежной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Лупита появилась с разрисованной цветами миской кукурузной масы, миска, как в люльке, лежала на изгибе ее локтя, девушка проворно брала из нее и прихлопывала куски теста, поочередно разглаживала тортильи до тонкости бумаги, на маленькой кухне подбрасывала их и вертела на комале из тонколистового железа, который был спасен после приснопамятного урагана на мысе Лизард, тортильи жарились в течение минуты, после чего их перекладывали на кусок передника, специально приготовленный для этой цели, и между делом Лупита сообщила Элмору:
— Не думаю, что она тебя искала.
— Ты видела сегодня ее мужа?
— Я слышала, он куда-то уехал в спешке. Ты не очень-то похож на влюбленного.
— Скорее, на влюбленного в суп. Как ты говоришь, en la sopa.
— Конечно, она молодая, — сказала Лупита. —Это возраст, когда мы все творим безумства.
— Не помню.
— Pobrecito, бедный, — и она снова начала вертеть тортильи, напевая, как птица.
Фрэнк заметил, что Элмор наблюдает за ним с интересом, который нельзя объяснить обычной общительностью. Когда он увидел, что Фрэнк отвернулся, его клыки вероломно вспыхнули золотом.
— Как вам этот менудо? Смотрите, чтобы туда не упали сопли.
— Не заметил, — Фрэнк поднес рукав рубашки к носу.
— Губы уже утратили чувствительность, — сообщил Лумис. — Если пристраститесь к этому супу, вам придется отрастить усы, чтобы они впитывали сопли.
— Вы заметили — чем меньше перчик чили, тем он острее, правда? Первое, что вы узнаете. Ну, этот перец, который кладет Лупи, маленький. Я хочу сказать — маленький, юноша.
— Ну, Элмор, насколько... насколько маленький?
— Как насчет... невидимого?
— Никто никогда...не видел эти перцы чили, но народ всё равно включает его в мексиканские рецепты? Откуда они знают, сколько класть?
Компанию этот вопрос очень возбудил.
— Ты с ума сошел? — заорал Элмор. — Одного достаточно, чтобы тебя убить!
— И всех в радиусе ста ярдов, — добавил Лумис. — Кроме Боба, конечно, он их ест, как орехи. Говорит, его это успокаивает.
К тому времени, когда Фрэнк со скрипом добрался в свой номер в «Шеридане», по дороге зайдя в бар и съев там стейк, размеры которого, по ощущениям, превышали кубический фут, он принял обязательства по делу Бандита Мелдрумитиса, о котором ему за день все уши прожужжали. Капитан Бакли Уэллс, как всегда, был вне зоны досягаемости, наверстывая свой плотный график — в Лондоне, вероятно, посетил своего портного, или в Аргентине покупал поло-пони, или в турне, почему бы и нет, в каком-нибудь другом из населенных миров. И, словно это были слова, которые нельзя произносить в присутствии означенного простака, ничего даже отдаленно связанного с Дойсом Киндредом или Слоутом Фресно.
Фрэнк мог не закрывать глаза достаточно долго для того, чтобы проверить свою кровать с помощью горняцкого зубила, подсвечивая электрической лампой, но не успел снять ботинки и погрузился в свою обычную дорожную дремоту, но менее чем через пять минут его дверь начали брать штурмом, и радости забвения пришлось отсрочить из-за какого-то жуткого грохота и рева.
— Ты собираешься возвращать мою жену, узкоглазый ублюдок, или мне войти? — спросил несчастный голос.
— Не вопрос, — зевнув, ответил Фрэнк дружелюбным тоном, который, как он надеялся, не выдаст проворство, с которым он потянулся к барабану своего смит-вессона.
— Что? Не молчи, я слышу не очень хорошо, и то, что я слышу, меня расстраивает.
— Думаю, дверь открыта, — закричал Фрэнк.
Спустя мгновение она и открылась. На пороге стоял коротыш в черной шляпе, рубашке и перчатках, несомненно, это был Боб Мелдрум, его усы были столь размашистыми, что Фрэнк мог бы поклясться — хозяину усов пришлось подкрутить кончики, чтобы пройти в дверной проем, и ореол МакБрайана, подобно славе, шел впереди него.
— О, слушай. Что у нас тут, маленькая Приятельница, готов поспорить. Еще и никелированная! Да она очень хороша.
