«Вот вляпался в историю! Начнется разбирательство, выгонят, как собаку бешеную. Я же только начал карьеру в разведке. Майкл уже сколотил капитал, что ему! Он жизнь свою уже сделал», — скулил про себя «братик» Борис.
Майкл тоже искал выход. Искал и не находил, потому что в таком идиотском положении его невозможно было найти — он понимал, что весь разговор записан на магнитофон помимо его воли.
— Джек, неужели это правда? — обратился Майкл к напарнику, до недавнего называвшего себя Борисом.
— Я думаю, чистейшая… так смело он действовал… бедная Сюзанна.
— Сюзанна, Сюзанна — ты думай о себе.
— А что думать? Дело сделано, — заметил Джек. — Я у нее тоже был.
Майкл приложил указательный палец к губам, а голову обожгла мысль: «Теперь и у меня, и у супруги могут быть проблемы со здоровьем».
— Сволочь, подонок, русская свинья! Где он подхватил эту болезнь «зеленой обезьянки»? — неслись проклятия в сторону двери. Майкл застыл и как-то тупо уставился на конверт с компрой. Теперь этими фотографиями можно было скомпрометировать только бедную коллегу перед родственниками и друзьями.
Примерно такой диалог мог состояться на конспиративной квартире ЦРУ между Джеком и Майклом.
Как проходила воспитательная беседа Брокмана с двумя несостоявшимися вербовщиками, неизвестно. Но дней через десять в местной прессе прошло сообщение об отъезде двух американских дипломатов — Майкла Зенчука и Джека Краммера («брата» Бориса) — на родину — в Соединенные Штаты. Исчезла из временно закрытого магазина и Сюзанна, которой, наверное, пришлось походить по докторам и пережить страх за свое здоровье. За все прегрешения в жизни надо платить при посещении спектакля-драмы. У каждого человека под шляпой или шляпкой — свой театр, где часто развертываются драмы более сложные, чем те, которые созерцались на сцене жизни — эмоции усиливаются переживаниями о своем здоровье в несколько раз.
* * *
…..После совещания Кобзев задержал Ветрова и сообщил приятную новость — ему необходимо срочно выехать в Москву по делам службы.
— Это тот случай, когда сочетается полезное с приятным, служебное с личным. Решите вопросы в Центре и повидаетесь с семейством. Пора их уже возвращать сюда, — посоветовал резидент.
«Неужели догадался, а может, ему сообщили офицер безопасности посольства или коллеги из резидентуры КГБ? Не должны знать, все было на уровне профессиональной конспирации. А там, черт его знает, — подумал Николай. — А может, все же стоит раскрыться перед начальником?»
Нет, ничего не сказал он Кобзеву, хотя уважал и доверял ему. А на следующий день он уже шагал по родной Москве.
«Идиоты, — размышлял он, — неужели они надеялись меня сломить открыточками? Свобода оплачивается очень дорого, но что поделаешь. Будут еще переживания, но я свободен от того, чтобы казнить себя за малодушие, за предательство. Провинился — да, бес попутал, но чист перед Родиной, коллегами. Эта стерва получила удовольствие, я тоже. Ох, долго они еще будут проверяться, не доверяя анализам и диагнозам».
Единственное, что его угнетало, — это вина перед женой, но он успокаивал себя тем, что повел себя не так, как предатель и шпион Филатов, поднявший когда-то руки вверх перед аналогичными материалами.
«Каждому молодому и сильному мужчине, в конце концов, должна встретиться, помимо брака, женщина, которая успокоит ноющую плоть. У женщины тоже может быть подобное. Весь смысл в тайности содеянного, — убаюкивал себя Николай не им придуманной теорией. — Хотя она и подстава, однако женщина высшего класса по многим параметрам».
И все же он решил себя в некоторой степени обезопасить.
«Надо связаться с Николаем Семеновичем. Посоветуюсь, как вести себя дальше».
Ветров позвонил Стороженко. Договорились встретиться в одном из кабинетов главка — в ГРУ.
— Здравия желаю, товарищ полковник!
— Здравствуй, здравствуй, тезка!
Он стал рассказывать подробности… Расхохотались, когда речь пошла о немой сцене янки на инсценировку со СПИДом и «лимонкой».
— Ну, что я могу сказать? Правильно сделал, что пришел. Скрытность — прибежище слабых. Поступка твоего не одобряю, хотя по-мужски понимаю. Можно было уловить признаки «медовой ловушки», разгадать почерк церэушников — он в последнее время стал стереотипным, повторяемым. Но случилось то, что случилось, рассуждать с позиций «если бы» — это из области сослагательного наклонения. А что касается янки, то они, наверное, не хотят думать. А резиденту надо было сказать. Передай ему привет от меня. Я напишу Григорию Петровичу письмецо. Хорошо, что командировка у тебя заканчивается. Все равно сейчас в Белграде веди себя осторожнее, чем прежде. Американцы могут мстить. Будь бдителен вдвойне, — высказывался Стороженко.
Затем он стал подробно инструктировать, как себя вести в случае нового подхода со стороны заокеанских «братков».
— Спасибо за совет и поддержку, Николай Семенович. — В эти слова Ветров вложил искренность, потому что помнил, как еще перед отъездом в первую командировку беседовал с ним оперативник Стороженко. Именно тогда к чекистам в ГРУ у него появилось доверие и уважение.
«За плечами этих работяг, — подумал Ветров, — полдесятка раскрытых за последние четыре года агентов иностранных разведок среди нашего брата.»
* * *
Через неделю Ветров с семьей улетел в Белград. Последние полгода прошли спокойно. Получил очередное звание — подполковник. Подчиненный, как и договаривались в Москве, доложил историю своего «греха» начальнику…
Кобзев и Ветров закончили службу в генеральских чинах в разное время. До сих пор, наверное, последний помнит свою оплошность, которая могла перерасти в преступление, и улыбается, когда вспоминает пресные рожи американских вербовщиков.
Самое главное в этой истории то, что люди остались людьми и не навредили стране с перепугу. И такие люди служили в ГРУ.
Глава семнадцатая
Узник потерянной совести
Жадность до денег, если она ненасытна,гораздо тягостней нужды,ибо чем больше растут желания,тем большие потребности они порождают.
Демокрит
Свою судьбу человек выбирает сам, как бы ни утверждали оракулы, что от судьбы не уйти, что она, мол, пишется сверху Всевышним. Мы делаем свою судьбу (она называется — жизнь) сами: чистыми или грязными руками. Все зависит от наших душ и поступков… Почти тридцать лет он ждал ареста, потому что совершил преступление — предательство — и чувствовал себя на воле в содеянном виновным, а потому неуютно. Но стоило попасть в неволю, как тут же стал узником потерянной совести, считая себя то «невинной овечкой», то монстром, способным «развалить ГРУ». Этого узника помиловал первый президент России Ельцин, который посчитал предателя Союза за друга России. Но все по порядку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
