– Выпьем. Друг погиб у меня… Помянуть надо. Свою норму он сегодня уже выпил. И сверх нормы тоже.
Продолжение чревато. Но предстояла операция без наркоза, и Граев решил воспользоваться старым фронтовым способом обезболивания…
Он разлил коньяк по крутобоким бокалам:
– Ну, за упокой души доктора Марина, Василия Петровича… Настоящий мужик был…
И одним махом выпил обжигающе-ароматную жидкость. Она пригубила и осторожно сказала:
– Значит, у тебя есть друзья? Не знала…
Граев долго смотрел цепенеющим взглядом на коньячную этикетку (Саша уже подумала – не ответит), потом разжал губы и сказал:
– Были когда-то… Теперь все меньше… Можно сказать, почти и не осталось…
И снова налил полный бокал.
Ну вот, Граев, вот ты и напился… Ну давай, делай что должен, раз не в силах сделать это трезвым… Режь по живому.
Под аккомпанемент стоящего в ушах гула мысли катились тяжело и медлительно, как валуны по дну бурной реки, – но, странное дело, были достаточно вразумительными. Или Саша оттягивала на себя часть грозящего захлестнуть Граева черного потока? Что-то такое, как подозревал Граев, она, несомненно, умел а делать… Он шумно выдохнул и сказал, медленно выговаривая слова:
– Тебе надо уйти.
Она молчала, лицо подрагивало, глаза блестели все больше, наполняясь слезами. Он повторил, произнося чуть не по слогам:
– Тебе. Надо. Уйти. Уйти отсюда. Ты всегда спрашиваешь: «Не опасно?» Сейчас со мной не просто опасно. Смертельно опасно. И сколько будет так, я не знаю.
К концу тирады язык стал слушаться Граева лучше, но мысль все равно двигалась с трудом и исключительно по прямой – как ярмарочный акробат идет по туго натянутой проволоке. И, как канатоходцу, шаг в сторону грозил срывом и мучительным падением…
Она отвернулась, смахнула слезы и произнесла, стараясь говорить спокойно, хотя голос предательски подрагивал:
– По-моему, ты не врешь, Граев… Похоже, так все оно и есть… Но если дело в этом…
Впервые она назвала его по фамилии. Рано или поздно все знакомые начинали называть его на «ты» и по фамилии. Граев ответил с несколько преувеличенной алкоголем гордостью:
– А я никогда не вру. Иногда – на работе, для дела. Но это называется дез… информация…
На последнем длинном слове язык его запнулся. Он опрокинул над бокалом подрагивающее бутылочное горлышко – оттуда скатилось несколько последних капель; Граев вздохнул.
– Я никуда не уйду, – сказала она спокойно и твердо. – Я остаюсь с тобой. Почему я должна уходить, если ты остаешься?
Он долго молчал, глядя куда-то мимо нее. В принципе он ожидал такого ответа. Сейчас он сделает гнусность женщине, которая его полюбила – бог весть за что… Сделает очень больно и спасет этим жизнь.
– Почему? – Он повернулся к ней; лицо застыло неподвижной маской, глаза были бешеные – что-то плескалось в них, черное и опасное, поднимаясь все ближе к поверхности. – Почему? Да потому что для того, чтобы шагнуть с человеком под пули, его надо любить. Или хотя бы уважать. Постельные знакомства для таких дел не годятся. Покувыркались – и хватит, других дел навалом. Уходи.
Удивительное дело, но все это прозвучало трезво, словно вся коньячная анестезия Граева в момент улетучилась. Внутри он выл и ненавидел себя.
Она вскочила, выбежала из комнаты. Хлопнула дверь ванной, зашумела струя воды, перекрываемая рыданиями. Граев сидел в той же позе, уставившись в угол, и убеждал себя, что так лучше.
Минут через двадцать она вернулась и тут же, молча и с каменным лицом, несмотря на поздний час, стала собирать вещи.
Я тоже оборотень, понял Граев в приступе внезапного просветления. Я волк, я охотился в лесу, знал вкус крови врага на клыках и до изнеможения любил волчиц лунными ночами. А какая-то сволочь отравила меня, как Колыванова, и я хожу на двух лапах и жду, как избавления, свою серебряную пулю… Ему стало бесконечно легко и радостно от понимания и бесконечно тоскливо от необратимости всего с ним случившегося – но все это было, конечно, лишь пьяным бредом.
Глава XVIII
Неизвестно, кто и в какие незапамятные времена изобрел коньяк. Но это был, без сомнения, достойнейший человек и великий гуманист. Назавтра Граев был преисполнен к нему глубочайшей благодарности – выдержанные коньячные спирты не вызывали у него никаких традиционных похмельных симптомов, кроме глубокой жажды.
И в остальном все было в порядке.
Никто ночью не саданул в окно из гранатомета; никто не торчал на лестничной площадке, маскируясь под ханыг с бутылью дешевого портвейна; у подъезда стояли лишь знакомые машины соседей. Урны, почтовые ящики и мусорные контейнеры не обнаруживали склонности взорваться при подходе к ним Граева. Тишина. Но он не верил тишине.
…В офис «Ориона» он пришел поздно, под конец рабочего дня, незадолго до назначенного Раевскому для передачи денег времени. Принесет? или нет? – Граева это не интересовало, сейчас у него другая цель, другая задача, другой противник…
– Мне позавчера звонил человек, назвавшийся Мариным… – По тону Граева секретарша Света не поняла, вопрос это или утверждение.
– Звонил, Павел Николаевич. Даже два раза. И просил вас срочно связаться, говорил, что у него появилась крайне важная информация… Но вы не появлялись, и сотовый был отключен…
Она говорила что-то еще, уже не представлявшее интереса, Граев не слушал. Марин что-то раскопал, на кого-то вышел, – связь держать они договорились лишь в этом случае. И этот кто-то отреагировал мгновенно…
…Убрать другую фигурку с доски оказалось значительно проще – Миша-шофер радостно отправился за счет фирмы в спецкомандировку. Задание состояло в том, чтобы уехать в уединенный пансионат на Карельском и сидеть там, не высовывая носа.
Может, это и была перестраховка, но сам Граев, взяв в оборот шофера, смог бы определить основные направления чужого поиска – и не хотел рисковать, считая противника глупее себя.
…Воронин сидел у Кати. Граев вошел и положил на стол пачку долларов.
– Раевский принес. Я проверил – чистые. Пятьдесят шесть с половиной тысяч. Говорит, что больше сейчас не собрать. Клянется отдать, когда раскрутит свое дело…
Катя молча взяла деньги; не считая, разделила на две неравные части, большую протянула Граеву:
– Возьми, это твоя премия сверх обговоренного. Сам рассчитайся со Славой… И с теми страхолюдами тоже.
Граев перехватил устремленный на Катю и на доллары странный взгляд Воронина и спросил его:
– Что у тебя по Раевскому?
– Ничего. Не единого телодвижения куда-то в сторону. Такое впечатление, что фантазии у него хватило только на то, чтобы начать грести под себя, когда гайки ослабли. А что с Александровской?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
