— Сам бы ты этого не сделал?
— Скорее всего, нет. Тогда ты еще был не настолько интересен.
— А почему ты это сделал, когда Хоггно собирался меня убить?
— Я подслушал ваш разговор и внезапно решил, что в тебе, возможно, есть кое-что ценное.
— И что же?
— Это что? Допрос?
— Извини.
— Снова ты привлек мое внимание, когда я гулял в окрестностях Тенероха. Помнишь свой дикий крик на дороге ржавых гномов? Уж его-то точно слышали все в катакомбах. Тогда я понял, что ты снова попал в беду.
Мне было очень стыдно. Из его слов следовало, что с первой же минуты в подземельях я вел себя как распоследний идиот.
— Можно кое о чем тебя спросить?
Я кивнул.
— Что, собственно, привело тебя в Книгород?
Поискав по карманам рукопись, я положил ее на стол. Честно говоря, мне хотелось придержать ее до более подходящего момента.
— Вот что, — сказал я.
— Так я и думал, — пробормотал хозяин замка.
— Ты знал, что я ношу ее при себе.
— Я тебя обыскал. Пока ты спал, незадолго до того, как ты наткнулся на книжнецов.
— Да, помню. Ты мне снился.
— Не удивительно, — усмехнулся Гомунколосс. — Так близко я к тебе раньше еще не подходил. Уж, конечно, ты меня учуял.
— Это правда ты написал? — спросил я. — Тогда ты величайший писатель всех времен.
— Нет, — покачал головой хозяин замка. — Это написал тот, кем я был когда-то.
— Я ушел из Драконгора, чтобы найти того, кто умеет так писать.
— Прискорбно, друг мой, — сказал Гомунколосс. — Ты проделал такой длинный и опасный путь и в конце его узнал, что тот, кого ты ищешь, уже давно мертв.
С этими словами он поднялся и вышел из зала. Живые книги собрались у моих ног и выжидательно запищали. Со вздохом бросив им остатки корней из миски, я стал, смакуя, допивать драгоценное вино. Я упустил возможность рассказать Гомунколоссу о моем замечательном плане — просто не хватило духа.
Пьяная образина
На следующий день я проснулся в отчаянном похмелье. Неземная музыка, двигающиеся стены и мельтешащие повсюду живые книги понемногу начинали действовать мне на нервы. Я хотел лишь убраться из этого заколдованного замка, подальше от сумасшедшего фантома, который и рассудок-то скорее всего оставил в своей прошлой жизни. Но и я хорош, тоже, видимо, голову сдал в гардероб при входе в замок! Надо же, я ведь стал проникаться симпатией к чудовищу из бумаги, к кровожадному убийце, к треклятому призраку. Я даже начал привыкать к блуждающим стенам, рыдающим теням и живым книгам! Давно пора дать деру.
На сей раз я не стал бездумно бродить по залам, а целеустремленно принялся искать выход. Пытался запомнить характерные признаки помещений, число столов и стульев, размеры каминов, высоту дверей и лепнину на потолках. И потому целый день скитался без надежды на успех и под вечер, измученный, снова прибрел в тронный зал, где за ужином меня ждал Гомунколосс.
Помимо миски и кувшина, сегодня на столе лежали стопки книг, рядом стояла свеча, которая лучше обычного освещала бумажную маску. На сей раз никакого вина, ведь, как можно было судить по двум бутылкам у его ног, хозяин замка уже крепко выпил.
— Ты припозднился, — сказал он, едва ворочая языком. Он был пьян и в мрачном, вероятно, даже опасном настроении.
— Я кое-что искал.
— Знаю. Но не нашел. — Он нехорошо рассмеялся.
— Да уж, очень смешно, — откликнулся я и принялся есть надоевшие коренья подземного мира.
Потянулась долгая тишина, нарушаемая лишь возней и шелестом живых книг у наших ног. Прервал ее Гомунколосс, спросив:
— Ты веришь, что существует литература, которая вечна?
Тут раздумывать нечего.
— Да, конечно, — ответил я, не переставая жевать.
— Да, конечно! — передразнил Гомунколосс и поглядел на меня угрюмо. — А я в это не верю, — рявкнул он и потянулся за книгой на столе.
— Это, по-твоему, вечность?
Он подбросил книгу к потолку. Не успела она взлететь достаточно высоко, как ее страницы распались, рассыпались в клочья и тонкой пылю медленно осели на пол. Только обложка приземлилась в целости, но и она разорвалась от удара при падении. Из сломанного переплета выползло несколько личинок, на которые тут же со всех сторон набросились живые книги.
— А ведь это классика, — рассмеялся Тень-Король. — «Философский камень» Фентвега.
Так странно он еще никогда себя не вел. Его движения, его беспокойное ерзанье на стуле наводили на мысли о звере. Только я не мог сообразить, каком.
— Нет, литература не на века, — выкрикнул Гомунколосс. — Она лишь на мгновение. Книги следовало бы изготовлять из стали, с буквами из алмазов, чтобы они вместе с этой планетой рухнули на Солнце и расплавились — ничего вечного не существует. А в искусстве и подавно. Не в том дело, сколько теплится огонек в творении писателя, когда сам автор уже покойник, дело в том, как ярко оно пылает, пока он еще жив.
— Похоже на девиз того, кто пишет ради славы, — бросил я. — Того, кому важно лишь, сколько денег он заработает при жизни.
— Я не про успех говорю, — возразил Гомунколосс. — Какая разница, как продается книга и сколько людей способны понять замысел и насладиться стилем писателя. Это не имеет значения, поскольку зависит от слишком многих случайностей и несправедливостей, чтобы быть мерилом. Я говорю о другом: дело в том, как ярко пылает в тебе Орм, пока ты пишешь.
— Ты веришь в Орм? — осторожно спросил я.
— Я ни во что не верю, — мрачно ответил он. — Я знаю, что Орм существует, вот и все.
Я порылся в карманах плаща.
— В тебе он, вероятно, горел чертовски ярко, когда ты писал вот это, — я показал ему рукопись. — Это самое совершенное, что я когда-либо видел. Вот это на века.
Перегнувшись через стол, Тень-Король навис надо мной, так что я почувствовал на лице его отдающее плесневеющими книгами дыхание. Он глядел бесконечно печально и руку держал опасно близко к огоньку свечи. Кончик указательного пальца затрещал и обуглился.
— Ты понятия не имеешь, как быстро что-то может кануть в Лету, — прошептал он.
На кончике его пальца затанцевал крохотный язычок пламени, потянулась тонкая струйка дыма.
Взяв со стола стакан, я вылил воду ему на руку, и, шипя, огонь погас.
Тень-Король вскинулся, будто хотел броситься на меня, но лишь поглядел с угрозой, а после расхохотался — так он меня еще никогда не пугал. А после, к огромному моему удивлению, опустился на четвереньки и по-обезьяньи бросился прочь из зала. Но с такой скоростью, что у любой обезьяны все волосы в шкуре встали бы дыбом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
