— Надо! — согласился Назар. — Свои люди везде нужны.
— Истинно.
И снова Назар склонился над изделиями:
— Жалко!
— Ещё бы! Я недавно слыхал: один вельможа говорил при мне: великий, мол, повелитель неустанно трудится, походами себя изнуряет, а тысячи людей щадит, чтобы те люди трудились бы, создавали ему красоту, воздвигали дворцы, украшали бы их снизу доверху, окружали бы вельмож красотой. «Вот, говорит, мы эту красоту создаём по милости повелителя, а народ её не понимает, не хранит: ума, мол, нет в народе, чтоб истинную красоту постичь, мы, мол, вельможи, создаём и защищаем её от народа, народ без нас дик и разрушителен! ..» Мы и в самом деле собрались сюда разрушить красоту, которую вырвали из рук вельмож. Наш замысел — его словам в подтверждение.
— Авось! — ответил Назар. — Руки при нас. Может, и вельможами хранима, да не ими создана всяческая красота. Руками народа созданная, народом и воссоздастся.
— Да как бы Тимур построил себе дворцы, если б не умельцы из Ургенча, из Тебриза…
— Не только дворцы, а и самая мелкая частица в любом искуснейшем изделии чьей рукой сделана, брат мой? Всё, всё нами, простыми людьми, сотворено. А коли случится, иной один-одинёшенек из вельмож и достигнет какого-либо ремесла, у нас же переймёт, не иначе, от кого же ещё? Да что-то и я не слыхивал про такого вельможу, ни про одного! Книгу написать могут, да и то лишь потому, что сызмалу к тому готовятся, а нас не допускают, давно они это оттягали у нас. Но и так бывает: научится из нас один, десятерых выучит. Те десятеро в свой черёд себе учеников подберут. Так исстари знание по народу растекается. Так оно и в книжной премудрости пойдёт. Народ всему основа и сила. И некому его осилить, когда он весь вместе. Мы это твёрдо знаем у себя, на Руси.
— Нам трудней!.. — задумчиво сказал гость.
— Вижу. Но и то вижу: один народ крепнет, другому легче.
— Это мы знаем: крепнет Русь, слабеет ордынский хан. Хан слабеет, нам опасности меньше. Но только наш Тимур не так повернул это дело: нам бы строиться, ремесла развивать, сады растить, а он видит: Орда ему не грозит, сам грозу другим народам несёт. Была б крепче Орда, он бы смирней был. Тут такой клубок, сразу не размотаешь, а чувствую: в одном клубке ваш народ с нашим, одна у нас доля. Потому и доверяем.
Глянув на двоих младших гостей, он добавил:
— Не я один доверяю. Многие. Нам с вами делить нечего, а нужда друг в друге у нас велика. Тут такой клубок, надо размотать, понять.
— Редко мы видаемся.
— Нельзя. Мы сегодня пошли, давно день выбирали, чтоб неприметно до вас дойти. Нонче грязь; если б и пошёл кто за нами, приметно было бы.
— А всё ж чаще видаться нам надо.
— Это золото, — сказал гость, — в малой части дадим своим людям, которые купцами едут; в большей части в своей казне сбережём: тяжело стало с купцами торговаться. Скупщики нас давить стали. Чтоб крепче спорить, чтоб не стать податливыми, нам под ногами твёрдая земля нужна.
Назар улыбнулся:
— Вот и обопрутся об это золото!
— Думаем так.
— Правильно. Только надолго ль этого хватит? Ведь золоту конец виден, а скупщикам нет числа.
— Народ в своём числе не убывает!
— Народ? Он тогда не убывает, когда в нём сила растёт. А мы, на Руси, в давние времена и такое знавали: народу много, а силы нет. Это когда все врозь живут.
— У нас это доселе так. Тимур хитёр, всех держит порознь: держит да поглядывает, чтоб воедино не сошлись; хочет из разных народов своё царство сложить, но чтоб каждый народ своё особое место знал, не заодно бы с другими, но в одном царстве. Крепко ли такое царство? Думаем, а не знаем…
Затихший было, снова начинался дождь.
Гости поднялись.
После их ухода Назар долго разглядывал красоту, которая, стольких людей восхитив, кончится под ударами его молота, чтоб подвигнуть других людей на создание новой красоты.
Семнадцатая глава
ЦАРЕВИЧИ
Аяр прискакал в Самарканд из Герата с письмом от мирзы Шахруха. Объявив о себе на дворе правителя, гонец отправился в караульню обсушиться, закусить, поразузнать здешние новости.
В таких караульнях всегда бывало людно и тесновато: сюда сходились, здесь засиживались и усталые воины, и запасные слуги, и дворцовые лежебоки. Сиживали здесь чинно, перенося сюда повадки и обычаи из хозяйских палат, и оттого в караульнях часто бывало благообразнее, чем в знатных палатах. Проголодавшиеся, усталые, продрогшие притворялись, что ни огонь под котлом, ни варево в котле, ничто никого не отвлекает от степенной беседы, хотя краем глаза, краем уха, краем ноздри каждый косил в ту сторону, где повар орудует у очага или вот-вот поднимет над котлом деревянную крышку.
Но, как ни чванились, здесь всегда и слова бывали прямей, и шутки веселей, и люди смешливей, чем в хозяйских палатах. Аяр, однако, нынче тут приметил иное: людей сидело немного, а те, что сидели, говорили мало, а если и беседовали, то не говорили, а переговаривались или перешёптывались. Да и сидели они как-то наспех, бочком, будто не сели, а лишь присели, все в запахнутых халатах, а то и в опоясанных чекменях, словно вот-вот их покличут куда-то. Очаг под котлом еле теплился, изредка потрескивая искрами из-под пепла: видно, спешили разжечь, пихая в огонь что попало.
Всё приметил Аяр намётанным глазом, но достоинство гонца не дозволяло ему лезть к людям с расспросами: сами скажут о причинах сих перемен.
Он прошёл к очагу и, прикидываясь, что ничего не заметил, скинул сырой чекмень, обтряхнул шапку, стянул промокшие сапоги и, велев какому-то рабу просушить всё это, растянулся неподалёку от очага на сухой, тёплой, пахнущей хлебом кошме.
Он разлёгся вольготно и независимо, предоставляя засидевшимся в городе любознательным людям допытываться от него, новоприбывшего, бывалого человека, новостей и повествований.
Он полежал, почванился, но самаркандцы не спешили к нему подсесть, занятые какими-то своими заботами, безучастные к гератским новостям. Да у Аяра и не было особых новостей; много раз побывал он в Герате, в эта поездка ничем не отличалась от прошлых. «А всё-таки жизнь в Герате, — думал он, — не та, что здесь; степенная, неторопливая, без суеты, без празднеств, но по-своему богатая жизнь. Мирза Шахрух — правитель не воинственный, но хозяйственный. Царевна Гаухар-Шад-ага хотя и не наша великая госпожа, но в повадках, в распорядительности самой великой госпоже не уступит: властна, взыскательна; нередко сама спрашивает отчёта от вельмож, чтоб бренные дела не мешали мирзе Шахруху соблюдать молитвы или беседовать со святыми людьми».
Дожидаясь, пока с ним заговорят, Аяр сам мучился от нетерпеливого любопытства: что же это такое случилось, что вокруг все заняты сами собой, разговаривают вполслова, вполголоса?
Аяр не стерпел и, перевалившись на другой бок, повернулся к людям:
— Ну? Что у вас?
Воины, смолкнув, посмотрели на Аяра и ничего не ответили.
Он переспросил:
— А?
Нехотя и не сразу один из воинов отозвался:
— Всё то же.
— Многих тут не видать.
— Да как их увидишь, когда их нет?
— Куда ж делись?
— Как куда? Ушли.
— Далеко ль?
Воин опять, словно в раздумье, перемолчал, и опять Аяру пришлось допытываться:
— Далеко ль ушли?
— Далеко ли, близко ли… Куда ведут, туда идут.
— Нынче-то они где?
— Где, где… В походе.
— Не всех же повелитель увёл!
— Они не с повелителем. Они с обозом.
— С каким это?
— Ну…
Воин задумался: как бы ответить так, чтобы не сказать лишнего? Всем тут велено держать язык за зубами, да от этого Аяра не отмолчишься: насквозь видит — гонец! И воин нехотя ответил:
— С каким обозом? Сам, что ли, не знаешь?
— Давно?
— На той неделе.
— К повелителю везут?
— Да сказал же тебе: не в ту сторону.
— А… Так в другую?
— Про повелителя я сразу бы сказал. А про это, как не велено, так я и помалкиваю.
— Про это, значит, пока помалкивают?
— Сам видишь!
— Ещё бы! И с кем поехали?
— Сами по себе, вослед за войском.
— Войско-то с повелителем!
— Да они не за тем, они за нашим войском.
Вся караульня смолкла, прислушиваясь: ведь разговор затеялся про такое дело, о котором велено молчать. Не сболтнется ли чего лишнего?
Аяр отозвался так равнодушно, что все успокоились: этот не любопытен, этому можно говорить.
— Так… — тянул Аяр. — А я было думал — за Великим Повелителем! А они за своим. Ну, это другое дело. Это что! Об этом и говорить нечего. Это, значит, они… туда?
