— А чем плох монастырь? — язвительно возражал Спартак. — Полным самообеспечением? А хорошая плантация вообще автономна, лишь бы черные плодились.
Все понимали, что после поражения восстаний в Польше и Венгрии приостанавливать проект все равно придется. Вариантов было всего два: идти с купцами Европы на компромисс или закрывать страну.
В самый разгар споров Аббату и принесли эту записку. Он вскрыл конверт и поморщился. Агент сообщал, что депутаты только что вынесли постановление об аресте Робеспьера.
Аббат схватил перо и стремительно набросал приказ:
«Робеспьера отбить! Поднять санкюлотов всех секций коммуны! Парижскую гвардию — в ружье!»
Он знал, что речь Робеспьера о заговоре в конвенте вызовет у депутатов неприятие, но мятежа не ждал.
«Не иначе, Кабаррюс поработал», — подумал он.
Число голосов против Робеспьера не должно было перевалить за половину, однако так уж вышло. Это тревожило Аббата, но расклада поменять не могло. Просто на замирение конвента вместо двух дней придется потратить четыре.
Выбирая место для покушения, Адриан обошел все три улочки, прилегающие к зданию конвента, но так и не нашел ничего подходящего. В этот момент жандармы и вывели на улицу вождя.
Робеспьера тащили под руки. Мужчина, идущий впереди, тыкал в лицо его телохранителям какой-то бумагой, и те отступали.
Арестован?!
Спустя пару минут это стало совершенно очевидно. Глаза у Робеспьера были дикие и затравленные. Адриан стремительно перебрал варианты и понял, что на месте вождя, обладающего такими ресурсами, он сам отыскал бы способ выбраться на волю максимум через час.
Адриан решительно двинулся прочь, купил по пути якобинскую газету и проглядел ее. Он остановился, подумал, снова полистал газету и пришел к выводу, что переворот, начатый якобинцами, просто обязан завершиться успехом. Слишком уж большие деньги во все это вложены.
«Значит, из тюрьмы его вытащат, если он вообще туда доедет. Якобинцы снова поднимут коммуну!» — решил молодой человек.
Именно столичные секции формировали батальоны гвардии из санкюлотов, целиком подчиненных якобинцам. Если Робеспьер и появится где-то после освобождения, так это в парижской ратуше, главном гнезде пламенных революционеров. Только там он действительно будет в безопасности.
«Лишь бы успеть!» — подумал Адриан и побежал.
Затем он остановил экипаж, прибыл к ратуше, увидел, что здесь еще ничего не знают, и двинулся напролом.
— Гражданин, — обратился молодой человек к чиновнику, стоящему на входе. — Какой секцией руководит Адриан Матье?
Тот удивился.
— Нет в руководстве никакого Матье.
— Может, он заместитель? — предположил Адриан.
К ним подошли еще двое. Завязался разговор, но Адриан упорно строил из себя полного тупицу. Когда чиновники уже начали терять терпение, его сердце стукнуло и замерло. К ратуше в окружении плотного кольца единомышленников быстро шел Робеспьер. Сзади и по бокам следовали жандармы, вяло пытавшиеся исполнить приказ и переправить в тюрьму вождя, отбитого якобинцами.
— Это еще что? — поразился кто-то.
Адриан с колотящимся сердцем сделал шаг назад и прижался спиной к дверям. Мимо него бегали люди, иногда толкали плечами, но он не сдвигался ни на шаг. Каким бы плотным ни было окружение вождя, а здесь, в дверях, его сможет прикрывать только один человек.
— Прочь! — заорали на него. — В сторону, тебе сказали!
Адриан вытаращил глаза и с тупой преданностью уставился на верховного бога Франции.
«Десять шагов, девять, восемь, семь».
В него вцепились крепкие руки агентов.
— Иду-иду, — примирительно проговорил Адриан.
Оставалось четыре шага.
Он рывком освободил руки, выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил в лицо вождю, уже поравнявшемуся с ним.
Крепче всего сцепились Сулла и Спартак. Один хотел вернуть вложенное, а второй просто и внятно доказывал, что закрытая страна — идеальный вариант. Спартак умел признавать ошибки и делать верные выводы.
— Да пойми же! Когда мы принимали эту схему, у нас не было реального опыта, — заявил он. — Никто не знал, что это возможно! Потому что все у нас впервые.
Члены совета, вполуха слушавшие эту перепалку, говорили о том же:
— Кто знал, что нам удастся подмять масонов? Но ведь сделали!
— Идея казнить Людовика казалась бредом! А что в результате?
— А главное, он и впрямь уже держится почти год! И пушки льет, и порох делает!
Главным соблазном была система твердых цен, уже отлаженная Аббатом. Он показал раскладки, и выходило так, что ему подчинены все рынки. Это решало массу проблем с ассигнатами. Экономика становилась управляемой!
А потом появился секретарь. Аббат принял очередную записку и замер. Такую новость он утаить не мог.
— Что там? — Спартак понял, что дело важное.
— В Робеспьера стреляли.
Все мгновенно повернулись к нему.
— Жив?
Аббат стиснул зубы.
— Жив, — через силу процедил он. — Но челюсть раздроблена.
В зале повисла тишина. Раздробленная челюсть вмиг сделала Робеспьера непригодным к политике. Так жеребец после кастрации становится непригодным к воспроизведению.
— Это все, что нам надо знать? — поинтересовался Магомет.
— Есть еще кое-что, — нехотя признал Аббат. — Робеспьер обвинен конвентом в заговоре.
— Ну что ж, вот все и решилось, — удовлетворенно констатировал Сулла.
Никто не возразил. Все понимали, что произошло. Депутаты конвента стали неуправляемы, словно стадо баранов, увидевшее волка.
— Кто председательствует? — сухо спросил Магомет.
— Тальен.
— Он твой?
— Нет.
В зале опять воцарилось молчание. Случившийся переворот был юридически легитимен. Страна, тщательно подготовленная к употреблению, в самый последний момент перешла в случайные руки.
— Это Кабаррюс, — печально проговорил Магомет. — Его деньги работают.
Но все понимали, что дело не в этом. Депутаты учились быстро. Гильотина очень этому способствовала. Загнать их в ту же ловушку второй раз было почти невозможно. Значит, еще одного Робеспьера не будет.
— Я бы сказал, что нам придется идти на компромисс с теми личностями, которые стоят за Кабаррюсом, — подытожил Магомет.
— Не делайте этого, — заявил Аббат. — Конвент превосходно отфильтрован. У вас не будет с ним проблем. Депутаты сами закроют страну. Они все робеспьеры, кто больше, кто меньше, все эти бараны из одного стада. Из вашего.
Магомет повернулся к Иисусу, тринадцатому, не ассоциированному члену совета.
