Готовность Эллы Уоллис эксплуатировать свои вызывающие тревогу способности, выступая в публичных шоу, предельно ясно дает понять, какова ее истинная природа. Она желает получить выгоду от своей порочности. Поэтому меня совершенно не удивило прочитанное сегодня утром заявление ее бизнес-менеджера мистера Гунтарсона о том, что он намерен поставить ее во главе некого сообщества или культа, благодаря которому она получит возможность распространять свои лжепророчества, и которому, вне сомнений, доверчивые простаки будут принуждены жертвовать все свое состояние. Для нее существует только одно истинное определение — ведьма!
Искренне ваш,
Джоффри Хендрик, Чеддар, 27 января.
От графини Баннокберн
Сэр,
Не могу передать, как меня порадовала точка зрения вашего корреспондента, объясняющая эффект свечения человека простыми и естественными причинами (Письма, 28 января)! Осмелюсь заметить, что в средние века даже гром и молния считались необъяснимыми сверхъестественными феноменами. Не вызывает сомнений то, что в ближайшие месяцы или годы наука сможет объяснить левитацию и исцеления в не менее простых и ясных терминах. Представьте себе, как глупо будем тогда выглядеть мы, поднявшие такой шум вокруг туповатой провинциальной школьницы!
Искренне ваша,
графиня Баннокберн, Палата лордов, 28 января
От мисс Эйми Робертс
Сэр,
Как и большая часть населения страны, а возможно и половина мира, я была полностью поглощена и взволнована, а также получила искреннее наслаждение от того, как разворачивалась история с Эллой Уоллис. Мы с друзьями обменивались далеко идущими теориями, лично я превратила историю о собственном маленьком феномене (об исчезающем, и вновь появляющемся карандаше) в полноразмерную эпическую сагу. Я взяла за правило каждое утро покупать три-четыре газеты, и обмениваться ими с коллегами, чтобы быть уверенными, что ни один из нас не пропустит ни малейшего клочка информации.
Можете представить себе атмосферу радостного возбуждения, царившую в доме, когда мы с моей матерью и сестрой уселись в семь вечера понедельника смотреть последнюю передачу с Эллой.
Наше отношение к ней изменилось навсегда, когда она попросила нас помолиться за ее больного брата Фрэнка.
Мой собственный брат — инвалид. Его тоже зовут Фрэнк. Он родился с синдромом Дауна — болезнью, которую мои одноклассники называли монголизмом. Когда мы взялись за руки и закрыли глаза, чтобы молиться за Фрэнка Уоллиса, как неизбежное следствие, перед нашим внутренним взором стоял образ Фрэнка Робертса. Состояние нашего Фрэнка определила генетика. Оно вызвано хромосомным нарушением и неизлечимо. Но мы все равно молились и за него тоже.
Утром в среду «Таймс» напечатала рентгеновские снимки, доказавшие, что раковая опухоль у Фрэнка Уоллиса исчезла, но к тому времени нашу семью уже сложно было чем-нибудь удивить. Произошедшие за ночь перемены в моем брате Фрэнке поглотили нашу способность удивляться и восхищаться до последней капли. Ранним утром во вторник нам позвонили из хосписа, где он живет, и умоляли поскорее приехать навестить его. Они извинялись за то, что не позвонили раньше, но в хосписе произошло еще семь — семь! — подобных случаев, и у них просто не было такой возможности.
Мы ринулись туда. Тот Фрэнк, который приветствовал нас, был самым чудесным благословением, о каком я когда-либо осмеливалась молиться. Конечно, выглядел он точно так же: одежда в том же беспорядке, и та же замедленность движений, когда он подошел поцеловать нас, и обнять. Он ведь даун, а даунизм — это хромосомы, и ничто не может этого изменить.
Но ушло страдание. Та боль и подавленность, которые всегда читались на его лице, и которые, полагаю, мы просто научились не замечать, — они исчезли! Как описать это? Как будто выключился вредоносный электрогенератор в его теле. Когда он заговорил, ему не надо было больше с усилием выдавливать слова. Когда он стоял, его ноги не сжимали болезненные спазмы, вызывавшие на его лице гримасы. Его ладони были раскрыты и спокойны — а не выгибались и не сжимались в кулаки, как это было всегда. Внутри его воцарился покой.
Пока я пишу это письмо, слезы капают на бумагу. Впервые за всю его жизнь, — вы можете такое представить?! Я — нет. Целая жизнь, наполненная муками, а теперь — боль ушла…
И все это — благодаря молитвам Эллы.
Теперь для моей семьи она — нечто гораздо более значимое, чем просто развлечение. Она благодетельница, чудотворица. Спасительница. Я искренне верю, что она — самое близкое к ангелу создание, когда-либо жившее на земле. Возможно, что она и есть ангел, посланный Богом.
Искренне ваша,
Эйми Робертс, Честер, 28 января
Часть 3
Глава 35
До того, как Элла дала свое следующее интервью, прошло десять месяцев. С каждым днем девочка становилась все более знаменитой, но с журналистами она не разговаривала 303 дня. По мере того, как вокруг нее возводились все более высокие баррикады, она перестала разговаривать почти со всеми, кроме Гунтарсона.
Она не смотрела свое интервью с Хэтти Мэйсфилд, а десять месяцев спустя не читала отчет Алисы Холмс об их встрече. Но позднее, когда она вспоминала об этом, эти два интервью казались Элле двумя плацдармами, находящимися на противоположных берегах ее жизни. Пропасть, разверзшаяся между ними, словно лишила ее голоса. Ее изменившийся образ был представлен публике в серии тщательно подготовленных программ. Послания от ее имени теперь передавал Питер Гунтарсон.
Гунтарсон сделался фигурой международного значения — о чем всегда и мечтал. Власть сама свалилась прямо ему в руки так стремительно, что он едва сумел с ней справиться. Но эта книга не о Гунтарсоне — это история Эллы, так что достаточно будет простого перечисления событий этих десяти месяцев.
26 января, на следующий день после исцеления Фрэнка, Гунтарсон объявляет, что Элла отныне не будет делать никаких заявлений лично. Что бы она ни собиралась сказать, говорить она будет через него. Также она отказывается от услуг Хосе Дола.
В Уолверхэмптоне Ян Ричардс, девятилетний мальчик, преодолевает крайнюю форму аутизма, и впервые заговаривает со своими Родителями. В Обане с лица младенца Каллума Мак-Клауда исчезает обезображивавшее его родимое пятно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
