Нож. Раскаленная кочерга. Иглы. Удавки. Кипящее масло.
Ее не калечат сильно, и боль останавливают ровно на том моменте, когда спасительное забытие вот-вот готово принять ее в свои объятия. Ее поят тонизирующим раствором и дают подышать. Прийти в себя. Чтобы снова начать экзекуцию. Потом в камеру пришлют целителя, который поможет затянуться особо опасным ранам – Атмунд не готов расставаться с любимой игрушкой.
Когда Лаверн мучают, он смотрит жадно, почти с вожделением. А на крики ее реагирует особенно воодушевленно. Когда ее впервые привели в эту комнату, чародейка поклялась, что не доставит им удовольствия, не станет плакать и кричать. Ведь у нее выходило в Клыке, с Фредреком. Но она ошиблась: Атмунду ведь не нужно беречь потенциальный источник… А у боли, как оказалось, еще так много оттенков, о которых она не знала.
Ее руки прикованы к металлическим подлокотникам, ноги – к массивным ножкам стула. Спина касается бугристой спинки его, а шею сдавливает ошейник. На лице – маска. Здесь не носят антимагические кольчуги, и маска ограничивает дар Лаверн. Она налипает на нижнюю половину лица пластинчатым насекомым. В ней можно дышать и даже невнятно отвечать на вопросы, но смертельное слово не пробьется сквозь ее броню. Маску снимают дважды в день, чтобы Лаверн могла поесть. Ее караулят два охранника, облаченные в антимагическую броню, а после маску тут же надевают обратно.
В этой комнате она видится необходимым атрибутом ритуала.
И решимость выстоять постепенно плавится под умелыми руками палача.
Лаверн не знала, сколько прошло времени с момента ее пленения. Недели? Месяцы? Годы? В подземельях Капитула время будто исчезает, превращается в одно мучительное мгновение боли и стыда. Одиночества. Единственной собеседницей Лаверн в минуты отдыха была линялая крыса, с которой чародейка делилась скудной своей пищей.
Однажды навестить Лаверн пришла Олинда. Одетая в бежевое с кружевами на лифе платье, верховная смотрелась чужеродно. Явилась ночью и прервала беспокойный сон чародейки, пропитанный кошмарами. И, наверное, Лаверн должна была за это поблагодарить… Чувство благодарности, как, впрочем, и остальные эмоции, куда-то делось.
Олинда остановилась по ту сторону прутьев и покачала головой, прикладывая к носу надушенный платок. Весь вид ее источал жалость, которая в прошлом непременно вызвала бы у Лаверн ярость. Сейчас же чародейка безразлично смотрела на верховную сонными, закисшими глазами. Пусть любуется, ей-то что…
– Бедное дитя, они все же достали тебя… – с сочувствием произнесла Олинда, забывая, должно быть, что оставалась частью упомянутых “их”. – Пришла пора вспомнить то, о чем мы говорили в саду.
Тот разговор никак не желал вспоминаться. Как и время, проведенное в Клыке. Знакомство с Роландом. И другие события недавнего прошлого. А вот давнее возвращалось часто, будто в помощь мучителям Лаверн. Сыпало ворохом воспоминаний, желая убедить Лаверн в ее глупости.
Верховная говорила что-то еще, но Лаверн не слушала. Смотрела на нее в упор, но образ пышущей здоровьем и силой женщины расплывался перед глазами. Когда она ушла, Лаверн стало легче. Только маска на лице мешала. И ошейник давил горло. Она иногда касалась его, будто убеждаясь, что тот на месте.
Был. Обхватывал шею вместо амулета Сверра, который с Лаверн сняли сразу же, по приезду сюда. И камень был, подавляющий волю. И если так, то… все произошедшее – напрасно.
Долгими ночами, когда коридоры подземелий наполнялись тишиной, Лаверн часто вспоминала прошлое. То, далекое, мысли о котором сознательно затолкала поглубже, чтобы не мешали. Только не утаить тлеющих углей в холщовой сумке…
И, наверное, ее путь всегда вел ее сюда, в темницу. С того момента, как она убила Даррела в лесу, а Сверр спас ее от расправы, приняв удар на себя. Или даже с того, когда она нечаянно погубила Фредрека… Лаверн не хотела, но слово вырвалось само. А с ним и ярость, копившаяся годами.
Нельзя долго мучить человека без последствий, сказал ей Сверр, когда она призналась в постыдных мыслях. Последствий всегда два: человек либо ломается, либо становится сильным настолько, что ломает тебя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
От его слов тогда стало легче. И она расслабилась. Поверила, что все может быть по-другому. Ведь у других бывает… наверное. Когда вместе. Плечом к плечу. Кожа к коже. Когда шепот на ухо сводит с ума и рождает жар в животе. И, кажется, весь мир лежит у ног, готовый, чтобы его покорили.
Она поверила, но разве можно ее в том винить? Разве можно винить женщину, поверившую мужчине, что поклялся ее защищать?
Тогда она была по-настоящему счастлива. Мечтала, что однажды Сверр улыбнется и скажет, что все эти условности – вздор, и она должна перебраться навсегда в мрачную его спальню, перестать пить отвар из лунной травы, сочетаться с ним браком пред ликом Тринадцати. Родить ему ребенка.
О детях Сверр говорил часто. Гладил впалый живот Лаверн, размышлял о том, что их сын однажды возродит источник, но никогда не требовал от нее родить. Она же не могла представить себе жизнь мальчика, родившегося вне брака. Кем он будет? Бастардом, как его отец? Рабом в удушливом ошейнике, как мать? Сверр мало рассказывал о собственном детстве, но Лаверн знала, что радости в нем было мало. Она не хотела такого же для их сына.
Однажды она заикнулась, как было бы хорошо провести всю жизнь вместе, но Сверр отчего-то замер и будто бы окаменел. А затем погладил ее по голове, поцеловал в затылок. И ничего не ответил.
А на следующее утро уехал.
Когда он вернулся, все же позвал Лаверн в свою опочивальню. Она так и застыла на пороге, когда увидела полуобнаженную деву, раскинувшуюся на его постели. Онемела на пороге, когда Сверр объявил, что купил девушку в одном из эссирийских публичных домов, и теперь она будет жить в замке, с ними. И в постель будет тоже ложиться с ними.
После этих слов Лаверн будто по голове огрели чем-то тяжелым. В глазах потемнело, а по коже поползли серебряные струйки пробудившегося дара. Она смотрела на Сверра и ждала, что тот рассмеется и скажет, что решил ее разыграть. А затем прогонит светловолосую красавицу, ведь как он может… при ней… на их постели, где они провели столько счастливых ночей…
Сверр молчал. И взгляд ее выдержал. Его собственный велел прикрыть дверь и подчиниться. Настолько похожий на взгляд Фредрека, что Лаверн ужаснулась. И на всякий случай коснулась горла – непроизвольным жестом, проверить, не появился ли магическим образом ошейник.
Мария – так Сверр представил заморскую шлюху – призывно улыбалась и тянула к Лаверн руку.
– Нет, – сказала она тогда и глаз не отвела. – Я не лягу с ней.
– Тогда тебе придется просто смотреть.
Он невозмутимо обошел Лаверн, прикрыл дверь и ключ провернул. А затем спрятал этот ключ в защищенный магическими печатями сундук. Лаверн так и стояла там, у двери. Лишь, когда силы покинули, прислонилась спиной к резному дверному полотну.
Гораздо позже она часто думала, что помешало ей тогда отвернуться. Закрыть глаза. Не смотреть. И не находила ответа.
Мария была… умелой. Жаркой. Гибкой. Она призывно улыбнулась Сверру, потянув шнуровку на его бриджах. Ее округлое тело по-змеиному извивалось, когда Сверр его касался. Плавно опустилось с плеч полупрозрачное южное одеяние, расшитое камнями. Обнажилась налитая соком тяжелая грудь. Лаверн не к месту вспомнила презрительную фразу Даррела, что ее собственная грудь по-детски маленькая… Да и сама она мелкая, ухватиться не за что. Кожа да кости.
Действо завораживало – эссирийская наложница свое дело знала. Ее тело, будто созданное духами для мужского наслаждения, подчинялось каждому негласному приказу Сверра. Она давала себя касаться там, где он хотел, и бесстыдно раскрывала рот в протяжных стонах. Сама трогала его, где он приказывал. Там, где Лаверн до сих пор было неловко его касаться. Порой, в минуты близости, ей иногда вспоминались липкие руки Фредрека. В такие моменты она зажималась, и Сверр, должно быть, был недоволен…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
