Однако на то не похоже. И я посоветовал в личном письме к рассерженному читателю точно выяснить, давно ли существует название "Ульяновка", дознаться, по какому поводу оно возникло, и если только оно не родилось как имя-мемориал, посвященное памяти великого человека, счесть вполне естественным и закономерным его сокращение, его стяжение и "офамильяривание".
Читатель И. не согласился со мной. Он ответил мне довольно сердито, удивляясь, как это я, топонимист, проявляю такой несносный "либерализм", не протестую против засорения системы старинных названий, против их невежественного искажения. "Имена надо сохранять в неизменности, к ним надо относиться, как к памятникам старины…" Словом, он побивал меня моим же оружием. Мне приходилось плохо. Но тут-то и случилось истинное чудо.
Из редакции "Ленинградской правды" я получил толстый пакет. В нем содержалось десятка полтора писем. Уйма народу, жителей Ленинграда, обитающих в разных его частях, восприняли спор об имени одного из городских районов как свое личное, кровное дело. Они горячо стремились установить истину и, надо сказать, сумели добиться этого, удивив неожиданностью и меня, и моего противника.
Первое письмо было от очень пожилого человека. Он вспоминал, что в детстве жил в "спорном" районе, который тогда был еще пригородной деревней. Он во всех подробностях описывал это место: в центре поселка старая церковь во имя "святого Петра-Митрополита". По одну сторону большака, тогдашнего шоссе, – усадьба графов Шереметевых, по другую – пожарная часть, принадлежавшая этой же богатой усадьбе, а за ней – дома местного богача Богомолова или Боголюбова. И все это в те далекие времена называлось Ульянкой, а вовсе не Ульяновкой.
Старый человек, затронутый тем, что о месте, где протекало его детство и отрочество, кто-то судил неточно, нашел время и возможность вмешаться в спор. Беда была только в одном: он основывался на собственных воспоминаниях, а они всегда – дело сомнительное; тем более если приходится на их основании решать вопрос о двух очень схожих названиях. Память может и подвести.
Я распечатал следующий конверт.
Почтенная женщина писала с тем же желанием установить дорогую ей истину:
"Я родилась в 1905 году в Петрограде, еще в то время он назывался так, за Нарвской заставой, Богомоловская улица (помните: "дома богача Богомолова или Боголюбова"?), сейчас – улица Возрождения у Кировского завода, и по-тогдашнему обычаю крестили в церкви вот в той, что на Ульянке называлась церковь св. Петра-Митрополита. Мои родители брали метрики в той церкви, где и крестили; видно, загсов, как сейчас, не было. Стоит на метриках круглая печать с изображением той церкви, славянскими буквами написано, конечно печатными, Ульянка и еще от руки прописью написано тоже Ульянка. Это и есть правильно, до войны все называли этим названием. С уважением к Вам Кузнецова Полина Ивановна".
Очень трогательно, ведь правда? Чуть-чуть неясны некоторые подробности. Но совпадения между двумя письмами столь значительны, что, собственно, вроде как и сомневаться не в чем.
Но – следующий конверт. Эта корреспондентка на десять лет старше: год рождения – 1895-й. Что знает об Ульяновке-Ульянке она?
"Я родилась в 1895 году в Автове и меня крестили в Ульянке, т. к. ближе церквей не было. В настоящее время я имею выпись из метрической книги, полученную в 1907 году, где сказано: "Выдана причтом церкви св. Петра-Митрополита, что на Ульянке, С.-Петербургского уезда". Павловская Анна Азарьевна".
Еще письмо:
"В. "Лен. правде" от 2/III указано, что в плане 15-летней давности район Ульянки назван Ульяновкой.
Разрешите сообщить, что в плане более чем 50-летней давности этот микрорайон (поселок) назван Ульянка.
Это издание носит название: "Карта окрестностей Петрограда. Составлена Ю. Ю. Гашо. Цена 90 копеек. Издание типографии Кюгельгенъ, Гличъ и К€, Екатерингофский проспект, 87, собств. домъ". Год не указан, но по всем признакам это – 1914-1917 годы.
Если после этого не было постановления Ленсовета о переименовании, то название Ульянка – правильнее".
Я прямо умилился, столкнувшись с такой бескорыстной заинтересованностью. Человек прочел маленькую газетную реплику и почувствовал в ней какую-то неясность. И счел долгом припомнить, где у него хранятся данные, могущие пролить свет на возникший, по его представлению – очень важный, вопрос. И достал редчайшее издание, и навел справки, и не затруднился написать в редакцию, хотя, судя по письму, прямого отношения к поселку Ульянке он не имел, там не родился и, может быть, не жил. Но – ленинградец! – каждое название ленинградских улиц он ощущает как свою собственность. И ему надо, чтобы с ними обращались бережно, почтительно, вдумчиво, не допуская субъективных домыслов.
Я уже хотел признать этого товарища – его фамилия Дацвальтер – чемпионом топонимической беззаветной обстоятельности. Но из следующего конверта появилась вещь совершенно исключительная: тщательно, с великой любовью и профессиональной умелостью выполненная на чертежной "восковке" выкопировка из плана "города С.-Петербурга с ближайшими окрестностями". План датирован 1914 годом. Он некогда прилагался к весьма авторитетному справочнику "Весь Петербург".
На нем, чуть западнее поселка Дачное, на Петергофском шоссе, обозначен поселок Ульянка. Два больших водоема-пруда. Церковь… Да, так: "Церк. Св. Петра-Митрополита". И за шоссе – пожарное депо. На плане все совершенно так, как и в памяти первого из моих корреспондентов…
И теперь уже становится бесспорным: не название Ульяновка, якобы более старое, было переделано небрежными и невежественными "проектными работниками" на легкомысленную Ульянку, а, напротив того, из старинного имени Ульянка в силу ошибки – вполне, впрочем, обыкновенной – в одном из документов родилось искаженное "Ульяновка" и пошло затем гулять из плана в план, из отношения в отношение, из статьи в статью… Всюду и везде, только не в устной речи местных жителей! Товарищ И. ошибся: надо не осуждать, а скорее уж поощрять старожилов, крепко стоящих на своей старине. Но и я тоже был не совсем прав в моих рассуждениях: я исходил из теоретических соображений, а надо было обратиться к архивам. И к архивам письменным, и к архиву человеческой памяти: мы только что убедились, как она точна. Надо было начать с вопроса: откуда взялось название? Ответ помог бы установить и верное произношение его.
Ах так? Ну и – откуда же оно взялось?
Все остается загадкой, хотя многие пытаются дать для нее положительный ответ.
"Еще я маленькой слыхала такое, что в том месте проезжал царь Петр. И встретил бабу, и спросил, как ее звать. Она ответила "Ульянка", с тех пор и зовется то место Ульянкой".
Вот – самое простое объяснение. Его сообщает та же товарищ Павловская, письмо которой я уже излагал. А если простота и обыденность разгадки вас не устраивает, могу познакомить вас с другой версией, куда более красочной:
"Трамвай No 36, обогнув Автово, помчал по направлению к Стрельне. Было лето, жарко, мне хотелось отдохнуть на взморье. За окошком мелькали многоэтажные дома Дачного, бывшей Форели (теперь Кировский жилгородок), и наконец вожатый объявил: "Следующая остановка – Ульянка".
Неожиданно пассажиры, сидевшие сзади меня (группа знакомых), завели разговор об Ульянке. Один из них, довольно пожилой человек, внушительно пояснял остальным: "…вот то место, что раньше звалось Форель, – он указал на Кировский жилгородок, – славилось форелью. Речка там была. Петербургская знать выезжала сюда на рыбалку и останавливалась "на уху" в домике чуть поодаль, где жила крестьянка, добро варившая уху. А звали ее Ульяна. Так и говаривали: "Остановимся у Ульянки, отдохнем…"
С тех пор это место и осталось Ульянкой".
Мне вспомнился этот разговор. Очень может быть, что это так.
С приветом. Борис Шатковский".
Вы теперь можете понять, почему я этой маленькой главке дал такое причудливое заглавие: "Ульянина (не Демьянова) уха, или суп из профессора Фореля".
То, что попутчик Шатковского именовал "Форель", было некогда большой лечебницей для душевнобольных. Она в дореволюционные времена носила название: "больница на Новознаменской даче по Петергофскому шоссе". Уже в послереволюционные времена она была переименована в "больницу имени Фореля", в память об известном прогрессивном швейцарском невропатологе и психиатре – профессоре Августе Фореле. Никаких "форелевых речек" в этих местах не было и быть не могло; никакие старые петербургские рыболовы сюда за форелями не ездили. Вероятнее всего, никогда не жила тут повариха баба Ульянка.
Но народная речь охотно преобразует и переосмысляет любое, ставшее для современников непонятным, географическое имя. В толще народа создаются и причудливые легенды, толкующие эти новые названия. Это все называется "народной этимологией", и рассказ, запомнившийся любознательному Борису Шатковскому, – очень хороший пример такой этимологии, призванной объяснить сразу два загадочных имени. В таких "сочинениях" нет ничего плохого, но на них нельзя, разумеется, опираться в топонимических выводах.
