быстро сообразив. — Аккурат с левого и навалились…
Весла мерно погружались в воду, шлюпка сильными рывками шла от “Каракатицы” к “Свободе”.
На душе у командора Дороти Вильямс было гнилостно и больно, точно она тот самый кракен, которого сейчас вживую глодают акулы. Но другим об этом знать было необязательно. Все, кому она могла доверять, остались в прошлом.
С сэром Августином она успела перекинуться только парой слов. Тот торопился, и Дороти была ему уже не интересна — никаких кракенов у нее на борту больше не обитало.
Посетовав, что вообще-то хотел поймать живой экземпляр, а куча мяса в сетях ему ни к чему, тем более что от кальмаров у него несварение, Августин сразу перешел на рассказ про создание гарпунной пушки.
Тут позади него возник темноволосый северянин и коротко сказал:
— Пора!
— Я хотел рассказать…
— Большой кракен уходит на север, вслед за китами — здесь для него мало еды. Время…
— Большой? — удивилась Дороти. — То есть этот был маленький?
— Недокормыш, — лаконично подтвердил темноволосый.
Сэр Августин развел руками, пригласил заехать на Янтарный в конце сезона дождей — он как раз планирует вернуться из похода и все записать. Потом сделал шаг прямо в воду, где его подхватили две пары сильных рук, а через минуту корабль тряхнуло — дракон северян, отлепившись от днища, ушел в пучину, так и не поднимаясь на поверхность.
Дороти поняла, что забыла спросить у фон Берга, как же он, живой, может путешествовать с мертвыми, но потом рассудила, что наверняка бы ничего не поняла в его объяснениях.
Шлюпки при свете масляных ламп челноками ходили от корабля к кораблю — команда Пса забирала забытые в спешке вещи, которыми они успели обрасти за время плавания, а команда Дороти спешила вернуться обратно на свой борт.
Через полчаса, когда уже почти рассвело, последней ходкой приплыли два бочонка крепкого вина — прощальный дар от Морено. А привез их Фиши, у которого под глазом наливался чернотой синяк.
— Решил вернуться во флот Его Величества, — потирая след от тяжелой, и наверняка капитанской, руки, объяснил он. — Подумал, если тут остались такие люди, как командор Вильямс — может, и для флота еще не все потеряно.
— Я помогу с патентом, — искренне пообещала Дороти, потому что за такого рулевого капитанам впору дуэли объявлять. — Офицерское звание обещать не могу, но сержантское будет. Слово благородной леди.
— Предпочитаю заслужить, — ответил Фиши, фыркнул на молодого матроса у руля и неспешно раскурил трубку. — Эта ходка последняя, или мы что-то забыли, капитан?
— Нет, мистер… — Дороти сделала выжидательную паузу.
— Мистер Смит, — с достоинством представился Фиши.
— Нет, мистер Смит. Отходим. Здесь нас больше ничего не держит, — Дороти потерла лицо ладонями и представила, как она отоспится за все эти безумные недели разом.
В своей каюте.
Которая до сих пор помнит выходку Дорана. И запах Морено тоже. Проклятье!
Спать расхотелось сразу, и Дороти украдкой бросила взгляд на палубу “Каракатицы”. Пиратов уже отнесло течением — новый рулевой (кто бы сомневался, что это будет Саммерс) пока привыкал к штурвалу.
На палубе царила обычная суета.
Морено как всегда раздавал короткие резкие указания и ухитрялся быть сразу и везде. На “Свободу” он не оглядывался, хотя взгляд Дороти наверняка почувствовал.
Дорана, похоже, сразу унесли в капитанскую каюту, потому что около нее уже дважды мелькал Хиггинс с лекарским ящиком.
Фамильное невезение Вильямсов сработало в последнюю секунду, когда Дороти уже почти решила отвернуться.
В дверях каюты, пошатываясь, возник Доран Кейси — бледный до синевы, но живой и на своих двоих.
Он растерянно оглядел палубу “Каракатицы”, спросил что-то у матроса, попытался отбиться от подхватившего его под плечо Морено, а потом увидел Дороти.
И замер, раскрыв рот.
Просто стоял и смотрел, как на призрака, и даже вырываться из держащих его рук перестал. И взгляда не отводил.
Потом его тронул за плечо Саммерс и протянул конверт. Доран посмотрел на него непонимающе, опять взглянул на Дороти, нахмурился и снова посмотрел на конверт.
Дороти заставила себя отвернуться. И уйти от борта.
Кончено.
Внутри словно ржавой пилой прошлись, но время лечит любые раны. Это она знала точно.
— Отплываем, — чуть громче чем надо скомандовала она.
— Курс?
— Идем на Большого Краба. В ставку флота. Пора выбелить наши простыни и нашу репутацию.
Раздался сигнальный свист, и опустившийся парус милосердно закрыл от глаз палубу “Каракатицы” и Морено.
И Дорана, читавшего письмо Дороти.
Письмо, строчки из которого теперь словно были выжжены в голове.
“Мой дорогой, мой бесценный Доран!
Пишу тебе эти строки перед тем, как все случится, и использую храмовый язык, который в нас с тобой вбивали наставники все детство. Вот и пригодилось.
Надеюсь, содержимое этого письма останется нашей общей тайной, хотя уверена, что некоторые попытаются вызнать у тебя, о чем оно.
Если ты читаешь эти строки — значит, мне все удалось, и ты видишь только удаляющиеся паруса “Свободы”. Не грусти, это к лучшему — и для тебя, и для меня.
Не буду тебя мучить и перейду к сути.
Первое и самое важное: я знаю о сделке с демонами. Знаю, кому и что ты отдал за мое выздоровление. Не буду говорить, что навсегда обязана тебе за тот поступок. Ты сделал мне бесценный дар. Но знай, если бы на тот момент я была в силах тебя остановить — я бы сделала это.
Но хочу, чтобы ты знал другое — для меня не было худшей боли, чем та, которую получила я с вестью о твоей смерти. Мой мир рухнул в одночасье, и именно тогда я осознала, насколько ты мне дорог.
И я счастлива, поверь мне, очень счастлива, что сделка, погубившая тебя, одновременно с этим дала тебе возможность быть. Пусть вот так, но быть.
Я помню о своем долге перед тобой и надеюсь, что Сердце Океана, закрепленное на твоей колдовской руке, сможет навсегда перебороть проклятие и отменить сделку, как оно отменяло мои глупые слова, сказанные сиренам. Пить жизненные соки из черной туманной плоти нашему артефакту будет затруднительно. Думаю, что ты — единственный человек в мире, кому это средоточие чужой боли и смерти сможет дать жизнь.
Что до тех, с кем я тебя оставляю… Капитан Морено в прошлом свершил много такого, о чем теперь жалеет, но на моих глазах он старался искупить все содеянное и не щадил для этого ни крови, ни жизни. Язык не повернется назвать Черного Пса благородным человеком, но то, что он вернее, честнее, достойнее и хитрее большей
