в этих лишённых всякой жизни пейзажах есть некая правильность. Красивейшие места и ни одной живой души; здесь царила умиротворённость. Даже животные не нарушали вековечный покой этой земли. Казалось, когда-то в этих местах жили люди, а потом чья-то всемогущая рука просто взяла и стёрла их с лица земли, не потому, что они совершили что-то плохое, а просто потому что их время на этой земле закончилось.
А еще разъеденные ветрами колизеи и затопленные храмы Пустошей напоминали ему о залитом солнцем городе из коричневатого кирпича, который он видел в своих снах про мать.
Гэрэлу не раз приходило в голову, что Пустоши — мир смерти. Но эта мысль не пугала его. Разве здесь вообще можно было чего-то бояться? Этот мир был прекрасен. Залитые светом, увитые плющом камни. Небо гляделось в озёра, где прямо из воды вставали тонкие колонны и величественные лестницы. В его представлении так выглядел Западный рай: солнечная, беспечальная страна вечного покоя.
Здесь не было ни дождя, ни ветра, ни туманов, ни сумерек. Только опрокинутая лазурная чаша ясного, без единого облачка неба. В минуты усталости и отчаяния это небо казалось им плоским, нарисованным, как картинка. Но на самом деле оно было глубоким и вечным. Как драконы.
Бессмысленность путешествия медленно, но верно пила из них силы; никому не хотелось помногу разговаривать. Поначалу многие злились, ссорились, пытаясь хоть таким образом поддержать иллюзию жизни. Потом устали, и дни стали проходить в тишине. Когда они останавливались на ночлег, все притворялись спящими, хотя на самом деле не мог заснуть никто.
Они начали забывать, куда и зачем держат путь. Может быть, в том, что они делали, не было никакого смысла, и в самом деле пора было остановиться — кто знает… Но все слишком хорошо знали, что если они остановятся, то умрут.
Потом случилось несчастье: один из солдат, не выдержав однообразия сводящего с ума путешествия, покончил с собой.
Тень изучил мёртвое тело и бесстрастно предложил:
— Вы могли бы забрать его с собой, чтобы затем съесть. Припасы подходят к концу.
— Боги! Мы ж не звери какие, — с отвращением сказал кто-то. — Это что должно с людьми случиться, чтобы они начали питаться себе подобными?
По лицу Гэрэла было видно, что он всерьез задумался над ответом, и солдату это не понравилось. Он заявил:
— Нет, господин генерал, как хотите, а я лучше помру, чем буду жрать человечину.
— Точно! Правильно говорит! — поддержали его остальные.
Гэрэл кивнул: нет так нет. Еда действительно почти закончилась, но ему тоже была неприятна мысль о том, чтобы съесть собственного товариша.
Через несколько дней им пришлось зарезать первую лошадь. За время пути они успели привыкнуть к лошадям, как к верным друзьям, и всем было не по себе. Зато в этот вечер у них впервые за много-много дней было на ужин жареное мясо.
Лошадей было много, но тут обозначилась новая проблема — отсутствие воды.
До этого им удавалось пополнять запасы питья в ручьях и речках, время от времени встречавшихся по дороге, но уже прошло четыре дня с тех пор, как они миновали последнюю такую речку, и с тех пор им не встретился ни один водоем.
Лошади начали дохнуть — их нечем было поить, воды осталось чудовищно мало даже для людей.
Они почти не разговаривали — тяжело было двигать пересохшими губами.
Последние капли воды шли на то, чтобы обмануть чувство жажды: они просто смачивали глотку и ротовую полость или сосали смоченные в воде кусочки ткани. А если кто-то и решался сделать глоток, то крошечный, и удержать после этого воду во рту старались как можно дольше.
Они решились зарезать еще одну лошадь, но в этот раз не стали убивать ее сразу, а, связав ноги, вскрыли ей шейную вену. И, превозмогая отвращение, по очереди пили теплую кровь агонизирующего животного. Гэрэл знал, что так делают кочевники в отсутствие воды и пищи, а также возят с собой паёк из сушеной крови. Он не знал, правда ли от этого есть польза, но сейчас выпил бы что угодно. На вкус это была редкостная гадость, не просто солоноватая, а с каким-то еще привкусом, который вызывал тошноту, и все же она немного подкрепила их силы.
Глядя на изможденные, измазанные кровью лица солдат, Гэрэл подумал — всё, это конец. Он не расстроился и не испугался (все его чувства как-то притупились), просто отметил про себя этот факт. Даже странно, что они продержались так долго.
Метрвецу не нужна была вода и пища. Он — интересовавшийся, как всегда, лишь полученными им приказами — равнодушно спросил:
— Если вы умрете, мне надо вернуться к Господину Лису и рассказать ему о Пустошах?
— Замолчи, я не умру, — резко ответил Гэрэл.
Какое-то время они ехали молча. Потом он, смиряясь с неизбежным, сказал:
— Нет. Если я умру, не возвращайся. Токхын дал нам задание узнать, что находится за Пустошами, и ты должен выполнить его приказ. Двигайся вперед, даже если дорога займет год, десять лет… неважно сколько. Иди, пока не придешь… куда-нибудь. А потом — иди дальше. При жизни ты рассказывал мне про звезды и другие страны, хотел увидеть все чудеса Вселенной, говорил, что мир не ограничивается Срединными Государствами — вот и изучай его, пока не узнаешь, что находится за самой дальней из звезд.
— Вы уверены, что Его Величество имел в виду именно это? — усомнился мертвец.
— Токхын дал неконкретный приказ, а я даю конкретный, который никак не противоречит приказу Токхына.
— Но похожий приказ отдал мне и Господин Лис, мой создатель, и он четко сказал, что мне надо вернуться к нему и рассказать, что мы нашли в Пустошах.
— Господин Лис — Чужой, он бессмертен и может ждать бесконечно долго; рано или поздно ты вернешься к нему, но чем больше информации успеешь собрать перед этим, тем лучше.
Он молился, чтобы мертвец не нашел дыр в этом довольно шатком логическом построении. Пожалуйста, Юкинари. Я так хочу, чтобы хотя бы ты выбрался из этого мира — из этого сломанного мира — и никогда больше не возвращался туда.
— Вы правы, — подумав, согласился Юкинари. — Я понял: идти дальше и изучать.
На неизвестно какой день пути они заметили, что их тени начали удлиняться. Где бы они ни находились сейчас, время шло тут как раньше. И небо изменилось: оно больше не было ярким и пустым — на нем начали появляться облака, а это говорило о том, что где-то не очень далеко находится
