class="p1">Спуститься в пещеры оказалось куда проще, чем добраться до них. По крайней мере, хотя бы Кари без лишних хлопот соскользнул под заметённую снегом верхушку холма так, что даже корочка льда на дне грота не дала трещины. Он быстро достал из походной сумки небольшого размера фонарь и принялся осматриваться. В окружении тьмы его силуэт был единственным различимым пятном, а пелена белого пара из его рта, казалось, вот-вот заполнила бы собой всё видимое пространство. Кари выставил лампу перед собой и только после того, как с несколько минут внимательно изучил черноту, наконец позвал Эмили за собой.
Человек был на Вайнкуле уже шестьдесят лет, но его ноги продолжали тонуть в сугробах. Если бы за спиной вовремя не оказалась гора нападавшего в пещеру снега, Эмили пришлось бы не сладко. Кари едва подоспел поймать её под руки и избавить от лишних ушибов. Авария, два неслабых падения, уже с пять часов блуждания по лесу. Эмили вдруг почувствовала, как с непривычки заболели мышцы и заныли все кости. Ей ещё никогда не приходилось испытывать себя на прочность, только если бессонные ночи за учебниками по культурологии нельзя было расценить как марафон. Вдруг на место головной боли пришла слабость всего остального тела.
Пока Кари помогал Эмили, его волосы выбились из-под шапки. Белыми нитями искрящейся под лучами солнца паутины они растянулись на меховом воротнике куртки. За последние пару часов Эмили стала забывать, что он был фолком. Такого с ней ещё не случалось. Всегда, когда человек смотрел на фолка, первое, что бросалось ему в глаза, было их различное происхождение. На это невозможно не обращать внимания. Отрицать первичность материи всё равно, что отрицать вторичность духа. Они всегда шли друг за другом именно в этом порядке, а перемена их мест означала бы смену главной жизненной парадигмы. Люди всегда считали, что так существовать было проще, и отказываться от своих взглядов были не намерены.
Заметив то, как взгляд Эмили остановился на его волосах, Кари тут же заправил их обратно за уши. Фолка никогда не смущало людское любопытство, но именно этот интерес был для него странным. С таким ему никогда не приходилось сталкиваться.
— Ты бы поменьше на меня глазела, да почаще обращала внимание на стены.
— В свете лампы видно только тебя, мне не на что больше смотреть. — Эмили уже было хотела спросить, не снабдит ли он её своей скромной амуницией, но тут же поняла, что с ним ни на что рассчитывать не приходится. Кари не собирался ничего ей уступать. Голову вдруг сдавил обруч, и отпустил лишь тогда, когда она наконец призналась. — Знаешь, я и правда сразу заметила, что ты фолк, но только сейчас разглядела, что волосы у тебя белые.
— Они такие у всех фолков. Это с рождения прилагающаяся мелочь.
— Речь не о фолках, а о тебе, Кари. Твою голову можно различить среди сотни других. — Она всё никак не могла догадаться, что же с ним не так. Возможно, дело было исключительно в том, что он стал первым фолком, что не робел перед её титулом человека, но уважал то осмысление мира, над которым Эмили так долго работала. Кари был совсем другим.
— Всего сотни? К твоему сведенью, фолков миллиарды.
Он и сам не замечал того, как всё это время оглядывал Эмили словно только что встреченную диковину. Она была самым интересным для него артефактом. Эмили говорила то, о чём не должен был думать ни один человек. Народ всегда заботился о том, чтобы заместители председателей знали определение слова толерантность, но не умели этих взглядов придерживаться. Лишь теперь Эмили Брамс стало понятно, как следует использовать их на практике. Представитель рода людского вдруг осознал, какую глубокую рану его раса оставила своим сводным братьям. Ибо в страхе никто из них не мог жить счастливо.
Случайно выбранное место оказалось переполнено пустыми залами. Вместе с тем, как один тупик сменял другой, потолки продолжали погружаться в невидимую чёрную дымку, в которой, если прищуриться, можно было разглядеть звёзды. Редкие вкрапления камней, сияющие под скользящими по ним лучами света, составляли созвездия и системы, загадку которых разобрать было не суждено. Гладкий гранит прятал проходы, похожие на чьи-то потайные лазы. В облагороженных когда-то щелях разлилось лунное молоко. Пещерная плесень заполнила стены и пол так, словно бы Вайнкула подготовила их специально для неё. Она забрызгала небо и белыми потёками залила камни.
Эмили не успела пробыть в пещере и часа, как споры плесени попали ей в лёгкие. Она без конца воображала, как сляжет в больницу и там её внутренности прорастут тонким слоем налёта с примесью ещё не известных грибов Западных пещер. Кари же это совсем не заботило — он без конца оглядывался проверить, не оборвалась ли о какой сталактит та тонкая верёвка, которую он тянул с самого входа. Эту первой необходимости вещь он всегда носил с собой по старой привычке.
Иногда за валунами прятались низкие проходы, но даже Кари, если бы сильно того захотел, не смог бы в них протиснуться. Одни были слишком высоко, другие у самого пола. Скалы сменялись лужами, а ямы каменной крошкой. Пока Эмили высматривала на потолке очередную лепнину, Кари следил за тем, чтобы они оба не угодили в ущелье. Если заместительница председателя провалится в пещеру ниже, то фолк сможет с благородным кличем призвать помощь. Если же здесь застрянет Кари, то их на навряд ли уже найдут. Ведь большая часть доступной им сноровки приходилась именно на него.
Отблеск влажных стен начинал рябить в глазах, а странный отзвук в безмолвной пещере заставил Кари остановиться. То чёрное полотно, что было натянуто в конце узкого прохода, вдруг разбилось. Эмили тоже это заметила. Без шороха пары ботинок и походных курток звук стал яснее. В смолистой тьме, переполнившей спёртый воздух, вдруг стал насвистывать ветер. Он предлагал им очередной поворот. Решись Кари заговорить, он сразу же объяснил бы, что впереди либо выход, либо гейзер. И лучше бы им наткнуться на первый.
Там, где стена казалась наглухо заваленной, скрывался проход. Природа укрыла его от чужих глаз, надеясь, что прыткие умы не зайдут достаточно далеко, чтобы застать его в это печальное время. Он весь был покрыт густым слоем лунного молока. Эмили, привыкшая к тишине собственной работы за версту чувствовала любые силы, что могли побеспокоить нежную душу погруженного в труд человека, и именно здесь был главный офис этого зла. Она точно понимала, что Вайнкула не хочет, чтобы они видели то, что
