— Видите ли, в чем дело, Суховеев. Ни нас, ни контрразведку, абсолютно не интересуют сведения, которыми вы обладаете — мы знаем о вас все. Понимаете — все, до последней запятой. Давайте сделаем так: я сейчас расскажу вам историю вашего полка — "Бранденбург", а вы, если сочтете нужным, меня поправите.
Оппа! В Андрюхином ноутбуке, который он во время нашего разговора подготовил к работе, открылся "вордовский" файл, Я-то стоял у него за спиной — он сел за стол напротив Суховеева — и видел, как этот черт собирается пересказать диверсанту содержание скопированной в "ворд" статьи с сайта "Братишки". Когда это он успел подготовиться?
— Анрюха, ну-ка объясни?
— А что объяснять-то? Пока ты дрых, позвонил дежурный и сказал, что беспроводной нет включили, ну я и прошелся по десятку сайтов на всякий случай.
— Блин, мог бы предупредить, я бы тоже слазил, почту проверил хотя бы.
— Без толку. Похоже, почтовые серваки еще висят, я смотрел свое "мыло" — пусто, даже спама нету.
Суховеев смотрел на нас, как на идиотов. Куда можно лазить, чтобы проверять почту? Как "мыло" может быть пустым? Что за бред несут эти… эти…
Выражение морды его лица опять сподвигло нас на истерический смех.
— Итак, господин Суховеев, слушайте меня внимательно: 10 января 1940 года был сформирован 800-й строительно-учебный батальон особого назначения (нем. Baulehrbataillon z. b. V. 800), состоявший из четырёх рот. Роты дислоцировались в четырёх пунктах, впоследствии место дислокации одной из рот — город Бранденбург-на-Хафеле — дало название всему подразделению ("Бранденбург"). Наименование "строительно-учебный" было присвоено для конспирации. 1 июня 1940 года батальон был развёрнут в 800-й учебный полк особого назначения "Бранденбург" (нем. Lehrregiment Brandenburg z. b. V. 800), наименование…
Когда Андрей закончил чтение, красный, тяжело дышащий Суховеев был, по-моему, близок к обмороку.
— Господа… Этого же просто не может быть… Вам известно все — абсолютно все (Естественно. В статье была масса подробностей — таких, о которых, по мнению диверсанта, могли знать только участники описывавшихся событий. Нас, правда, эти подробности не интересовали — безобразия, учиненные "Бранденбургом" в той же Франции, предметом нашего ведения не являлись. Пока не являлись). Господа… Прикажите все-таки расстегнуть наручники — слишком давят, затекли руки — и дайте, бога ради, платок и стакан воды, если можно.
— Отчего же только воды? Если вы намерены сотрудничать со следствием, то мы можем предложить вам даже стакан виски или коньяка. — а вот это правильно. В такой ситуации "клиента" пора "размягчать". Не очень этично, правда, зато надежно и практично. В связи с отсутствием оперов, наливать виски придется самим. Или…
— Боец!
В комнату вошел на этот раз уже "математик".
— Слушаю, товарищ полковник!
— Боец, перестегни задержанного, ну вот хотя бы сюда — у стола были достаточно толстые металлические ножки, к одной из которых боец пристегнул правую руку Суховеева.
— Так. А теперь, будь любезен, дождись сменщика и сгоняй к нам в домик — знаешь, где мы остановились? Там в холодильнике стоит "Блэк", принеси сюда бутылочку, если не сложно.
— Хорошо, товарищ полковник, сделаю. — студент вышел.
— А дисциплинка-то у вас — хромает, — не преминул подметить Суховеев.
— Что вы хотите? Ребята в армии четвертый день.
— Четвертый день? На четвертый день они ухитрились ночью расстрелять подготовленных диверсантов?
— Они с третьего курса проходят военную подготовку во время обучения (об использовании ПНВ говорить, пожалуй, не стоило).
— Даже так? Наверное, в этом есть смысл, раз эта подготовка приносит такие результаты. Дайте же платок, господа.
Платка у нас не нашлось, поэтому Суховееву была предложена гигиеническая салфетка, вызвавшая новую порцию удивления.
— А…
— Перейдем все-таки к сути разговора. Несмотря на то, что мы сочли возможным удовлетворить некоторые ваши просьбы, советую вам не забывать о том, что наше отношение к вам, как к человеку, ставшему на сторону врага в борьбе против своей Родины, абсолютно не изменилось. Так что советую помнить, что все, что вы будете говорить, обязательно будет использовано против вас в скором, но справедливом суде.
— Не вижу смысла запираться. Раз вы знаете то, что знаете — молчать мне никакого резона нет. Я готов.
— Фамилия, Имя, отчество, дата и место рождения?
Андрей уже успел заполнить шапку протокола допроса подозреваемого — поставил дату, время, место проведения допроса, указал свою должность и классный чин. Постановление, наверное, позже накатает — интересно, правда, где номер дела возьмет — канцелярии-то здесь нет, в учетную группу местного УВД разве что обратиться… Нет, номер дела тоже вписан — 02–41.
— Откуда? — спросил я, показав пальцем на номер.
— А на сайте нашем "разблюдовку" повесили, оказывается, кроме нашей еще пять групп сформировали, каждой — по десять номеров пока что выделили. Ну а так как мы первые, то номера с 1-го по 10-й — наши.
Странно. А куда он 1-й номер дел? Ладно, об этом потом.
— Вы готовы записывать? Я Суховеев Роман Аркадьевич, родился 18-го апреля 1884-го года в городе Клин Московкой губернии…
После перерыва на завтрак мы продолжили допрос Суховеева. В его группе часть диверсантов русским языком владела плохо, поэтому по нашей просьбе из Минска приехал (своим ходом, надо ответить) переводчик — очередной студент-филолог, на этот раз — типичный "белобилетник", судя по стеклам его очков. Подполковник ничего особо нового для нас не сказал — находясь в подавленном состоянии, он абсолютно чистосердечно поведал как о мотивах, подвигнувших его на захват ребенка в заложники, так и о своем нынешнем отношении к своему поступку. Все объяснялось предельно просто — в своей "священной борьбе" с большевизмом он считал подходящими любые средства — тот же ребенок был для него не более чем большевистским отродьем. О своем поступке он абсолютно не жалел — если бы представилась возможность, он поступил бы точно так же. Выяснилось, что в Абвер он пришел еще в 1936-м году, политику Гитлера, связанную с ненавистью к "низшим расам", не одобрял, но был полностью уверен, что этой болезнью Германия переболеет. На самом деле, до Германии он успел пожить и в Польше, и во Франции — но предпочел им Германию — французов считал безвольными лягушатниками, а поляков — надменными идиотами, которые не относятся так, как следует относиться, к СССР и коммунистическому режиму. Особенно нас потрясла его фраза о том, что если нужно, чтобы для очищения от коммунистической заразы должна погибнуть половина русских — под "русскими" он понимал всех, кто живет в СССР, от евреев до чукчей, — то это вполне приемлемая цена. Когда мы более подробно объяснили ему существующий в России политический расклад, не вдаваясь, впрочем, в подробности о "переносе", тот факт, что коммунистов после смены строя не стали пачками развешивать на фонарях и уж как минимум — ущемлять в правах — вызвал с его стороны поток желчных замечаний, сводившихся к тому, что его соотечественники — жалкие, несостоятельные в духовном плане люди, которые трусливо спят у параши. Я смотрел на него и думал: "Боже, до чего же он мне напоминает кое-кого из современников. Тех, чей звериный антикоммунизм, преподносимый под соусом "демократии", может сравниться только с таким же первобытным коммунизмом в исполнении персонажей типа Пол-Пота или Анпилова. Ведь это — две стороны одной медали, это люди, готовые предавать свою страну, уничтожать свой народ ради абстрактной идеи — не важно, какой, коммунистической или наоборот, люди, для которых принцип "чем хуже, тем лучше" — руководство к действию. Потом мне в голову пришло другое — а что, интересно, скажут о показаниях Суховеева и других таких, как он — с учетом того, что наша группа — не единственная, я не сомневался, что другие найдутся. Наверняка будут рассуждать о том, что признательные показания выбиты, что он хотел воевать не против своей страны, а против преступного сталинского режима, что он — настоящий патриот, в отличие от всяких графов Игнатьевых и примкнувших к ним Толстых. А почему бы и нет? Если у нас умудрялись делать героев из Семенова или Краснова со Шкуро за компанию, то почему бы не попытаться проделать такую же штуку еще раз — навесив ореол мученика на того же Суховеева. А ребенок… Что для таких делателей героев возможная смерть какого-то ребенка, слезы какой-то никому не известной белорусской женщины? В крайнем случае, всегда можно заявить, что они жертвы вовсе не "суховеевых", а кровавого режима — причем то, что режим того же Лукашенко, Медведева или Путина — отнюдь не сталинский, их абсолютно не смутит. Когда я, вполуха слушая вопросы Андрея и ответы подполковника, думал над этими вещами, то еще не предполагал, насколько точно мои мысли подтвердятся в самом ближайшем будущем — и при каких трагических обстоятельствах.
