– Если угол входа не стабилизируется сам по себе, – сказал Дейтерих, – нам придется снова осуществлять запуск.
– Тогда, давай, надеяться, что он сам стабилизируется, – сказал Рид.
Но если НАВИГАЦИЯ, ДИНАМИКА и ВОЗВРАТ решат запустить посадочный двигатель «Водолея», им придется учесть информацию с мониторов офицера УПРАВЛЕНИЯ, человека, следящего за всеми остальными системами ЛЭМа, кроме систем жизнеобеспечения. Однако на текущий момент эта информация была неутешительной. Происходило то, чего опасался перед маневром «ПК+2» Милт Уиндлер: начало расти давление в баке с гелием сверхкритичной плотности, предназначенном для подачи топлива в камеру сгорания.
Охлажденный до минус 269 градусов газ обычно хранился под давлением 5.5 атм. При нагревании гелий очень быстро расширялся, поэтому баки имели многократный запас прочности. И только повышение давления в этих емкостях до 120 атм могло заставить скрипеть от напряжения их круглые двойные стенки. При этом давлении разрывалась предохранительная мембрана, встроенная в газовую магистраль, выпуская газ в космос.
Хотя это позволяет сбросить возросшее давление, но фактически, лишает возможности осуществить еще один запуск двигателя, так как не останется способа подать топливо в камеру сгорания. Для повторного запуска экипажу придется надеяться лишь на оставшееся в магистралях топливо от предыдущего включения двигателя. Однако никогда нельзя быть уверенным на сто процентов, сколько там осталось этого, так называемого «вытесненного» топлива. Надеяться на него при последующих запусках – сомнительное занятие. В то время как Дейтерих и Рид весело обсуждали возможность повторного включения двигателя для очередной курсовой коррекции, офицер УПРАВЛЕНИЯ Дик Торсон обнаружил рост давления на индикаторе гелия.
– Это УПРАВЛЕНИЕ, – вызвал из команды поддержки Торсона офицер по реактивным системам Гленн Уоткинс.
– Слушаю тебя, Гленн, – ответил Торсон.
– Не знаю, смотришь ли ты на эти индикаторы, но сверхкритичный гелий растет.
– Я слежу за ним, – сказал Торсон, – Как бы ты оценил предельное значение для взрыва?
– Мы не уверены, – ответил Уоткинс, – Мы еще этим занимаемся. Наша текущая оценка – 128 атм.
– И когда мы перевалим за это значение?
– Тоже не уверен, – сказал Уоткинс, – но мы ожидаем разрыв мембраны примерно в 105 часов.
Торсон взглянул на таймер полетного времени: прошло уже 96 часов.
– Парни, я хочу полной ясности. Проведите расчеты, – сказал он, – Я хочу знать, как это случится, когда это случится и куда произойдет выброс газа. Мне не нужны сюрпризы.
В отключенном корабле со ставшей бесполезной приборной панелью астронавты не могли видеть ни рост давления гелия в баках под собой, ни возмущение траектории, делающее вход в атмосферу все более пологим. В среду в час пополудни Земля с неохотой сообщила им плохие новости, которые они не могли получить со своей приборной панели. Все десять часов, прошедшие после установки гидроксидно-литиевого картриджа, на борту «Водолея» был занят каждый член экипажа. Они следили за поворотами пассивного теплового контроля, обсуждали предстоящие через два дня процедуры включения «Одиссея» и советовались с Землей по поводу способов подзарядки истощенной батареи командного модуля при помощи четырех работоспособных батарей ЛЭМа. В отличие от Лоувелла и Суиджерта Хэйз умудрился улучить для сна несколько часов перед этой долгой, от рассвета до обеда, работой. Поэтому после обеда Дик Слэйтон и полетный медик Уиллард Хоукинс приказали командиру и пилоту командного модуля подняться в «Одиссей» и попытаться поспать. Как и утром, в среду после обеда управление «Водолеем» принял Фред Хэйз, пока его старшие товарищи отсыпались.
– «Водолей», это Хьюстон, – вызвал Ванс Бранд, недавно сменивший Джо Кервина на посту КЭПКОМа.
– Слушаю вас, Хьюстон.
– Я только хотел сообщить, что в настоящий момент вы прямо в середине коридора, почти точно 6.5 градусов, – обнадеживающе доложил Бранд и немного запнулся, – Хотя есть небольшой дрейф, и, если мы его не поправим, то вы выскочите из коридора на пологую траекторию.
– Понятно, – сказал временный командир, – Что нам с этим делать?
– Мы обдумываем запуск для курсовой коррекции примерно в 104 часа, – сказал Бранд, – Небольшой, около 2 метров в секунду.
– Понял, – сказал Хэйз, – звучит обнадеживающе.
– Есть только одна сложность, – добавил Бранд, – Мы следим за давлением в баке с гелием сверхкритичной плотности и ожидаем разрыв мембраны. Мы точно не знаем, когда это случится – может, около 105 часа. Даже, если это случится раньше, мы полагаем, что у нас достаточно вытесненного топлива в магистралях. Так что, возможно, все в порядке.
– И это тоже обнадеживает, – сказал Хэйз.
Волновало ли что-то Хэйза, нельзя было расслышать за спокойным тоном его голоса, прозвучавшего по каналу связи с Землей. Достаточно серьезное отклонение траектории, если для этого надо даже запускать двигатель, никак не увязывалось с «небольшим дрейфом». Более того, пилота ЛЭМа не могла не беспокоить мысль об еще одной неконтролируемой утечке из газовых баков «Аполлона-13», один из которых находился в посадочной ступени любимого лунного модуля Хэйза.
Но если Хэйза, временно замещавшего командира, и тревожили подобные догадки, он никак не выдавал этого. Эмоции было не в правилах ни у Лоувелла, ни у Конрада, ни у Армстронга, ни у любого другого командира корабля. Чего придерживался сейчас и Хэйз. А тем, кто не способен держать свои эмоции при себе, стоит заняться другим делом.
Паря в ЛЭМе над свободным левым рабочим местом, Хэйз отключился от линии связи и придвинулся к шкафу в задней части кабины. Среди прочих личных вещей астронавты пронесли на борт маленький магнитофон и несколько кассет с записями любимых песен. Никто, конечно, не надеялся, что на пути к Луне на музыку найдется время, но после сброса ЛЭМа, который бы доставил на корабль груз лунных камней с Фра-Мауро, они собирались насладиться песнями. Сейчас же «Водолей» все еще был пристыкован к «Одиссею», грузовой отсек был пуст, но «Аполлон-13», неоспоримо, летел домой, и Хэйз собирался послушать музыку. За терминалом КЭПКОМа Ванс Бранд слушал треск по каналу связи. Но тишину нарушил не беспокойный голос временного командира, а вступительные аккорды «Эры Водолея» – первой песни, которую попросили записать астронавты. По всему залу управления операторы слушали ее и улыбались друг другу. Было слышно, как Фрэд Хэйз слегка подпевал.
– Эй, Фред, у тебя там наверху женщина что ли? – вызвал его Бранд.
– Для меня нет ничего невозможного, – засмеялся ему в ответ Хэйз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
