меня не ускользнуло то, как при этой шутке на лице у Карии проступила озорная улыбка и то, как она пробудила во мне вожделение, которое теперь так трудно контролировать, сидя рядом с ней.
Я отмахиваюсь от этой мысли и отворачиваюсь от неба, от усыпанного желтыми, красными и оранжевыми листьями леса и от оживающей в умирающий сезон Северной Каролины. Кария отправляет в рот последний кусочек протеинового батончика и, подняв на меня глаза, жует, сминая в кулаке обертку.
Я не отвечаю на ее вопрос, и она выжидающе смотрит на меня.
Затем Кария сглатывает, нетерпеливо вскидывает руку, но придвигается ближе и медленно кладет голову мне на плечо. Я чувствую лимонный аромат батончика и «Джеймсона», но не обращаю на это особого внимания.
Я замираю, чтобы не напугать ее и всё не испортить.
Не знаю, как выполнить все то, чего она, похоже, от меня хочет. Не знаю, как справиться с ревностью, терзающую меня всякий раз, когда ее внимание привлекает кто-то другой. И не только ненавистный мною Космо, но даже разговоры и прикосновения Флита, Эллиота и Мод… Я не хочу поворачивать вспять то, куда мы сейчас движемся, но даже так я не уверен, что научусь делать что-то правильно.
— У меня розовый. Пастельно-розовый, ярко-розовый, сиренево-розовый. А еще бледно-зеленый. Люблю успокаивающие оттенки.
Кария говорит тихо, но быстро, у нее слегка заплетается язык, и я понимаю, что она все еще ощущает на себе последствия всего произошедшего с ней прошлой ночью или утром, или, похоже, и того и другого, поскольку время в магазине Мод пролетело очень быстро, самым радикальным и хаотичным образом.
Когда мы бежали по тому подвалу, я подумал о том, чтобы сдаться полиции. Я хотел дать ей возможность сбежать, особенно когда услышал ее крик.
Но я не мог представить, как к ней прикасается Штейн, представить следующий день без нее (если вообще выживу).
Я не могу ее отпустить.
Теперь я это понимаю.
Для нее это ужасная новость, но ничто не заставит меня передумать.
Кария подавляет зевок и прижимает ко рту ладонь.
Я расстегиваю ремешок на сумке с продуктами, затем протягиваю руку и кладу ее тыльной стороной Карии на бедро.
— Давай обертку, — тихо говорю я.
Кария издает тихий смешок, но послушно кладет мусор мне на ладонь. Однако руку не убирает.
Она переплетает наши пальцы, и между ними шуршит обертка. Тыльная сторона ее ладони такая красивая: гладкая, нежная кожа с голубыми прожилками. Ее ногти не видны, поскольку пальцы сцеплены с моими, но я заметил у нее ногтях сколы и облупившийся зеленый лак (его она тоже купила в аптеке). Осквернение во всех отношениях, и все ради меня.
— У тебя все еще болит плечо? — тихо спрашиваю я.
Когда мы шли сюда, она, похоже, старалась лишний раз его не напрягать. Примерно в миле от аптеки мы увидели вывеску этого места, и, заметив ее первой, Кария кивнула на нее и схватилась за руку. «Парк Трифолл». Из документов Мод я понял, что Трифолл находится в двух милях от первоначального отеля № 7. Если он находится в такой же заднице, как это место, неудивительно, что его никто не находит, если только не ищет целенаправленно. Я никогда не слышал об изначальном отеле; но ведь Штейн не посвящал меня в свои тайны, и я не просиживал все свободное время в Интернете в поисках информации о сети отелей, которыми он владел.
Не знаю, чего ожидать, когда мы туда доберемся, но надеюсь, что, по крайней мере, на несколько дней мы с Карией сможем перевести дух.
— Сначала ответь на мой вопрос.
Ее голос звучит неожиданно измученным, и я не удивлен, что все это так на нее подействовало. За последние несколько дней она так много сделала.
Со мной.
Ради меня.
— Твой любимый цвет, — не унимается она, как будто я забыл, чего уж точно не было. — Скажи мне, Саллен.
Последние слова она произносит шепотом, и я на мгновение закрываю глаза, наслаждаясь зажатой у меня ладони рукой Карии, ее прислонённой к моему плечу головой и нашим одиночеством.
Я думаю о своих образцах. О моем легком штрихе в виде зеленых лампочек, составляющих им компанию, когда меня не было рядом. Но я также думаю и о том, что на протяжении долгих лет Кария любила розовый цвет. Она носила и другие цвета, в основном, кажется, черный, но в большинстве моих воспоминаний о ней, за которые я цеплялся, когда меня мучил Штейн, присутствует именно розовый.
— Мне нравится твой, — говорю я ей. — Розовый.
Сказав это, я улыбаюсь. Кария поднимает голову и поворачивается ко мне, я открываю веки и вижу ее загоревшиеся глаза.
— И зеленый, — добавляю я.
— Тебе нравится розовый? — с сомнением в голосе спрашивает она.
Несмотря на то, что в аптеке она настояла на том, чтобы сходить в туалет и воспользоваться косметикой и салфетками, под ее голубыми глазами размазалась подводка, а под бровями остались следы туши. Вид у Карии такой же усталый, как и голос, взгляд затуманенный. Ее волосы собраны в пучок и закреплены розовой резинкой, лицо обрамляют несколько светлых прядей.
У меня возникает внезапное, порочное желание притянуть ее к себе и сказать, чтобы она поспала. Дать ей отдохнуть. Прошептать ей на ухо, что она никакая не жалкая, не тупая и вовсе не такая дерьмовая, как её кто-то когда-то назвал, включая меня.
Но еще я хочу вырубить ее, связать и никогда не отпускать.
— Да, — отвечаю я, глядя на лежащую у меня в ладони руку Карии. — Он напоминает мне о тебе.
— Ты пытаешься меня соблазнить, Саллен Рул?
Я перевожу взгляд на нее.
— Получается? — спрашиваю я, приподняв бровь.
Кария прикусывает нижнюю губу и пристально смотрит на меня.
— Для этого тебе не нужно сильно напрягаться, — почти застенчиво говорит она.
У меня в груди сжимается сердце. Какая-то часть меня ей не верит. Не верит, что она очарована мной настолько, насколько это кажется. На заднем
