Тут Маркса отделили от нас, посадили на линейку и увезли в город. Я же закинул на плечи чемоданчик Екатерины Влад<имировны> и пошел с ней в город.
У нас была одна мысль. Нам Маркс написал в первой же записке: «В Керчи идите прямо к Месаксуди»{40}. Месаксуди был один из керченских богачей, много помогавших Добровол<ьческой> армии. В германскую войну он, будучи в солдатах, встретился с Марксом. Маркс его определил в свою канцелярию. Устроил жить у себя в квартире. Месаксуди был ему обязан жизнью и всегда его звал в Керчь и говорил ему и Ек<атерине> Влад<имировне>: «Если попадете в Керчь, милости просим ко мне в дом». К нему мы и отправились прямо с вокзала.
Дом его был в самом шикарном месте – на Приморском бульваре, где только что на деревьях вешали большевиков, захваченных в каменоломнях. Все мои надежды были на Месаксуди. Я думал: «Ну вот, передам Маркса Месаксуди – он все сделает».
Месаксуди был дома – у него были гости-офицеры – он, возможно, слыхал, что Ек<атерина> Влад<имировна> едет, и нас не принял. Стилизованный и англизированный лакей нам объявил, что барин занят сейчас гостями и принять нас не может.
Ошеломленные, обескураженные, мы остались на улице перед крыльцом дома. Тут же я прочел объявление, что по случаю осадного положения движение по городу разрешается только до 10½ часов, а позже этого времени встреченные на улице без пропуска коменданта расстреливаются на месте.
Так как по часам было уже позже 10½, хотя только что начинались сумерки, я понял, что первое нам необходимо – это искать ночлега, прекрасно понимая, что сейчас в Керчи, где столпился весь бежавший Крым, это очень трудно.
Я попросил часового, стоявшего на часах рядом с подъездом, позволить с ним постоять Екатерине Владимировне, пока я не вернусь, и пошел в гостиницу, которую помнил здесь за углом, хотя надежды устроиться там у меня почти не было.
Но ясно помню ход моих мыслей в это мгновение: Месаксуди струсил – боится скомпрометировать себя об Маркса. Маркс остается всецело на моих руках. Значит, я его должен спасти без посторонней помощи. Но я ничего не знаю о военной дисциплине, о воинских порядках. Я даже не знаю, в чьих руках сейчас судьба Маркса и кого я должен прежде всего видеть и с кем говорить. Я не знаю, что я буду делать, что мне удастся сделать, но я прошу судьбу меня поставить лицом с тем, от кого зависит судьба Маркса, и даю себе слово, что только тогда вернусь домой в свой Коктебель, когда мне удастся провести его сквозь все опасности и освободить его.
[103]В этот момент меня окликнул часовой: «Ваш пропуск!»
– Я приезжий, я только что с вокзала.
– Вы арестованы. Идите за мной.
Мне было решительно все равно, каким путем идти навстречу судьбе. Мы вошли в соседнее здание – к коменданту города. В большой полутемной комнате сидело в разных углах несколько офицеров.
– А, г-н Волошин… Какими путями вы здесь? Что это за солдат с вами?
– Да я, по-видимому, арестован, это мой страж…
– Вы свободны. Иди себе. Его здесь все знают…
Это был полузнакомый офицер. Мы его звали летом «Муж развратницы». Это имя создалось оттого, что его жена, полная и нелепая блондинка, кому-то громко и несколько рисуясь говорила: «Ах, вы знаете, я такая развратница».
– Да, но я выйду на улицу – мне надо найти сейчас ночлег, – и меня следующий городовой на соседнем углу арестует…
– Хотите переночевать у меня? – предложил следующий офицер на костылях. – У меня есть как раз свободная комната.
– Спасибо. Но дело несколько сложнее: я с дамой. Она ждет меня на углу: я ее оставил у часового и просил его посторожить ее, пока я не вернусь и узнаю что-нибудь относительно ночлега.
– Так мы. вот что сделаем: даму мы положим в отдельную комнату, а сами мы переночуем вместе – у меня как раз в комнате канапе стоит… Погодите. Я возьму у коменданта два пропуска для вас, а сами вы идите с дамой ко мне. Я буду вас уже ждать. Вот мой адрес. Это далеко – на другом краю города! До свидания.
Я вернулся к Екатерине Влад<имировне> и нашел ее в том же месте против крыльца Месаксуди. Я рассказал ей в двух словах все, что со мной было, и мы пошли по ночным уже улицам Керчи.
Через ½ часа мы были уже у назначенного нам адреса. По дороге нас раз пять останавливали пикеты. Я показывал пропуска. Нас пропускали.
Раненый офицер был уже дома. Мы уложили Ек<атери>ну Влад<имировну> в отдельную маленькую комнату, очевидно, днем темную, т. к. окна там не было, но стояла большая кровать. Ек<атерина> Влад<имировна> как легла – в тот же миг заснула. Очевидно, 36 часов в теплушке на полу и без сна сказались. Я остался вдвоем с офицером. Помог ему лечь, перебинтовать ногу. Сам сел на канапе.
– Позвольте же мне вам рекомендоваться и узнать, чьим гостеприимством я имею честь пользоваться?
– Начальник местной контрразведки – ротмистр Стеценко… Ваше имя мне знакомо – вы поэт Волошин из Коктебеля?
– Да, но знаете ли вы, кто та дама, что спит под вашим кровом в соседней комнате?
– ?!!?
– Это жена генерала Маркса, обвиняющегося в государственной измене и сегодня препровожденного в ваше распоряжение. А я являюсь его защитником и сопровождаю его с целью не допустить до его бессудного расстрела и довезти его до Екатеринодара и там представить перед лицом военно-полевого суда…
– Да… Действительно… Но знаете, с подобными господами у нас расправа короткая: пуля в затылок, и кончено…
Он так резко и холодно это сказал, что я ничего не возразил ему, и кроме того уже знал, что в подобных случаях нет ничего более худшего, чем разговор, который сейчас же перейдет в спор, и собеседник в споре сейчас же найдет массу неопровержимых доводов в свою пользу, что, в сущности, ему и необходимо. Поэтому я и не стал ему возражать, но сейчас же сосредоточился в молитве за него. Это был мой старый, испытанный и безошибочный прием с большевиками.
Не нужно, чтобы оппонент знал, что молитва направлена за него: не все молитвы доходят потому только, что не всегда тот, кто молится, знает за что и о чем надо молиться. Молятся обычно за того, кому грозит расстрел. И это неверно: молиться надо за того, от кого зависит расстрел и от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей – убийцы и жертвы – в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палачей – и в результатах молитвы можно не сомневаться.
Так было и теперь. Я предоставил ротмистру Стеценко говорить жестокие и кровожадные слова до тех пор, пока в нем самом под влиянием моей незримой, но очень напряженной молитвы не началась внутренняя реакция, и он сказал: «Если вы хотите его спасти, то прежде всего вы не должны допускать, чтобы он попал в мои руки. Сейчас он сидит у коменданта. И это счастье, потому что, если бы он попал ко мне, то мои молодцы с ним тотчас расправились бы, не дождавшись меня. А теперь у вас есть большой козырь: я сегодня получил тайное распоряжение от начальника судной части генерала Ронжина{41} о том, чтобы всех генералов и адмиралов, взятых в плен, над которыми тяготеет обвинение в том, что они служили у большевиков, немедленно препровождать на суд в ставку в Екатеринодар. Поэтому завтра с утра напомните мне, чтобы я протелефонировал к себе в контрразведку, а сами поезжайте к генералу такому-то, чтобы он переправил Маркса в Екатеринодар на основании приказа ген<ерала> Ронжина… Вот возьмите выписку об этом приказе – его еще не знают в городе».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
