Марк держится достойно.
— Я говорил, что мы учились вместе, — говорит он, улыбаясь.
— Но я уже забыл всех твоих одноклассников, — объясняет папа.
— И я, — добавляет мама, вновь обращая на себя внимание.
— Так пить хочется, — говорю, после того, как сглотнув, почувствовала резь в горле.
— Я принесу, — тут же реагирует мама и почти выбегает из палаты.
— Ну а я, пожалуй, пойду куплю тебе что-нибудь съедобное, — говорит Марк, — еду из местной столовой я уже успел оценить.
— Что-нибудь вкусненькое, — прошу я, и услышав мою просьбу, Марк расплывается в довольной улыбке.
— Я куплю все, что угодно, лишь бы ты это ела, — говорит он, уходя, и теперь моя очередь улыбаться.
С папой мы остаемся одни, и в таком соотношении присутствующих он становится увереннее. Садится на край кровати и спрашивает:
— Вера, почему ты не рассказывала мне о том, что случилось у вас с мамой на самом деле?
— Боялась, что ты мне не поверишь, — честно отвечаю я, — что решишь, будто это моя вина.
— Вера, как ты могла даже подумать о таком? Я же твой отец. Я бы голову оторвал этому… подонку.
Я лишь неопределенно жму плечами потому что мне нечего ответить.
— Вера, обещай мне: что бы не случилось, ты всегда поделишься со мной. А я обещаю, что всегда буду на твоей стороне! Договорились? — я с готовностью киваю.
Теперь пообещать нечто подобное не так уж тяжело.
— Хороший у тебя парень, — вдруг говорит папа, лукаво улыбаясь, — очень решительный. И, кажется, что очень любит тебя, — добавляет папа.
— И он так говорит, — отвечаю я.
— Знаешь, это очень видно со стороны. Его отношение к тебе, его жесты и сами поступки. Только вот никак не могу вспомнить, где же я его видел!
И второй раз эта фраза для меня звучит потрясающе смешно.
Вскоре возвращается и мама, но их с папой вызывает следователь, и они уходят. Приходит и Марк. Он приносит два огромных пакета — один с едой из какого-то кафе или ресторана, а второй со всевозможными вкусняшками. Когда он распаковывает еду, мне становится не по себе. Я хотела есть, даже очень, но стоило лишь представить, что мне придется употребить столько калорий, которые непременно осядут в моем теле, как аппетит пропадает.
— Я специально заказал еду в ресторане правильного питания, — видимо, заметив мое состояние, поясняет Марк, — здесь запеченная индейка и овощи.
Да, это звучит неплохо. Индейка — это ведь белое мясо, белок, к тому же запеченная. Овощи полезны и на них часто худеют.
— Это все мне? — спрашиваю, с ужасом глядя на несколько контейнеров.
— Конечно нет, — отвечает Марк, — есть еще я, и я очень голодный.
Мы устраиваемся, используя тумбочку в качестве импровизированного стола. Пробую блюдо с осторожностью, но мясо оказывается таким сочным и невероятно пряным, что желудок, впервые за последние пару дней почувствовав вкусную еду, отзывается неприличным ревом, явно требуя еще.
Марк тоже ест, но при этом непрерывно о чем-то рассказывает, а иногда берет в руки мою вилку, насаживает кусочек мяса или овощей и играючи заставляет меня съесть. Так или иначе, но мы доедаем все, что было в нашем распоряжении. А едва ко мне стучится чувство вины, за съеденное, как Марк неожиданно меня целует и намеренно делает это так, что я забываю обо всем на свете, лишь покорно отдаюсь во власть его губам. Он не предпринимает никаких серьезных действий, скорее играет со мной, как кот с мышкой, но все же его действия отвлекают от ненужных мыслей, и я расслабляюсь.
Немногим позже Марку кто-то звонит, он уходит на пару минут, а возвращается с мужчиной, которого представляет мне, как Павла Юрьевича — адвоката. Этот мужчина ровесник моему папе. Он статен и немного суров, обладает прекрасно поставленной речью и неисчерпаемым багажом знаний, который применяет, как только приходит следователь.
На фоне Павла Юрьевича он, конечно, немного проигрывает, но ведет себе, я бы скала, профессионально. Он записывает все мои показания, задает вопросы, и каждый раз, когда я запинаюсь, старается смягчить углы и осторожно уточняет интересующие его детали. Рассказывать это еще раз сложно. Воспоминания больно режут мое измученное сознание, но я упорно продолжаю рассказ, углубляясь в каждую деталь.
Все это время Марк стоит рядом и держит меня за руку. Не знаю, как бы справилась без его поддержки, но ощущая его полное доверие моим словам, я легче, чем могла бы себе представить, описываю все произошедшие события.
Я безгранично удивлена тому, что следователь не пытается перевернуть ситуацию и, скажем, повесить часть вины на меня. Записав все мои показания, зачитав их и дав на подпись, он говорит:
— Не беспокойтесь, Вера. Этот человек Вас больше не побеспокоит.
— Ты большая молодец, — шепчет Марк на ухо, пока следователь собирает свои вещи.
Когда он уходит, адвокат просит зайти маму с папой и объясняет им порядок наших действий, терпеливо отвечает на любые их вопросы и поясняет каждую спорную деталь.
— Статей тут набирается много, — заключает он в конце, — будем работать.
— Спасибо вам большое, — говорит папа, пожимая адвокату руку.
— На связи, — кивает он Марку.
Когда он уходит, мы вновь остаемся втроем, но время приемный часов заканчивается, и папа начинает торопить всех с уходом.
— Вера, мы придем завтра, — обещает он, — как только отпрошусь с работы.
— А я приеду уже с утра, — подхватывает Марк, целуя на прощание, а родители деликатно отворачиваются и делают вид, что чем-то заняты.
Когда все уходят, мама замедляется у самой двери, потом и вовсе останавливается, и подумав о чем-то с минуту, отступает назад в палату и медленно прикрывает дверь за всеми ушедшими.
— Что-то забыла? — спрашиваю я.
Она медленно, нерешительно подходит, придвигает стул и садиться возле меня. Ее действия мне не понятны, даже удивительны, но я терпеливо жду от нее объяснения.
— Вера, я хотела, — глядя куда-то в сторону, быстро начинает она, но осекается, даже дыхание, кажется, задерживает, а потом продолжает на выдохе, — я не знаю, как вести себя сейчас. Я в шоке от случившегося.
Я порываюсь огрызнуться, что в шоке от случившегося должна быть отнюдь не она, но мама, не замечая моего настроя, продолжает:
— И еще в большом шоке от того, что была такой слепой ко всему. Как я могла отвернуться от собственной дочери? Как получилось, что я встала на сторону чужого мужика? Я позволила тебе уехать жить в другой город, чтобы этот, — она осекается вновь, но быстро находит нужные слова, — это ничтожество оставалось рядом со мной. Я променяла тебя, — мама, наконец, переводит
