Мебель была хороша – в новоиммигрантском духе: кожа, стеклянный кофейный столик. Наподобие того, что у Уснейвис. Для меня является великой тайной, почему иммигранты, откуда бы они ни явились, покупают нечто вроде этого, чтобы потом накрыть пластиком. Приезжают со всех концов света и непременно обзаводятся горками с дрянными статуэтками и бронзовыми торшерами в виде цветков, которые распускаются электрическими лампочками. У всех есть спальные гарнитуры из лакированного дерева с золотой отделкой, красные занавеси с кружевами. И все безукоризненно чисто. Развлекательный центр состоит из телевизора и стереосистемы. На этот раз телевизор не работал. Зато Амаури врубил диск Оро Солидо, и из динамиков загремели звуки меренги.
– Сделай тише, большой дурак! – закричала девочка-подросток. Ее грубый английский может однажды спасти ее на улице, но не принесет приличной работы, не позволит поступить в колледж и даже закончить среднюю школу. Она заткнула свободное ухо: хотела лучше слышать, что говорит ей приятель.
– Иди к себе! – приказал племяннице Амаури. – И оставь в покое телефон. Ты слишком много треплешься. – Он отобрал аппарат, изобразил строгость, что-то проговорил в трубку и нажал отбой.
– Что ты сделал? – Девочка ухватила его тонкими ручонками с золотыми браслетами, длинными наманикюренными ногтями и золотыми кольцами на каждом пальце.
– Я что тебе велел? Никаких мальчишек. Ты еще слишком маленькая. Больше думай о школе. – Амаури говорил по-испански, она – по-английски.
– Ненавижу тебя! – Девочка пыталась отобрать у него телефон, но Амаури держал его высоко над головой.
– Ты что, не слышала? Иди в свою комнату! Племянница повиновалась, но так злобно посмотрела на дядю, что ее взгляд запомнился мне надолго.
– Ты всегда с ними так строг? – спросила я по-английски.
– Это не нравится мне здесь больше всего, – ответил Амаури по-испански. – Стоит поднять на ребенка руку, как тебя тут же упекают в тюрьму. В Санто-Доминго все дети с понятием. А здесь они не питают ни к кому никакого уважения, потому что их никто не учит.
– Битьем ничему не научишь, только посеешь страх, – возразила я. – А чрезмерная строгость вызывает у подростков только сопротивление.
– Значит, вот здесь я и живу. Нравится? – Я ценила в Амаури то, что он никогда не спорил и не дулся. Спускал все на тормозах – пусть каждый остается при своем мнении.
– Очень мило.
– Пойдем сюда. – Он провел меня в переднюю спальню, крохотную комнату, куда умудрились забить три двуспальные кровати. – Я живу здесь с Освальдо и Джонатаном. Полагаешь, это мило?
Я так отнюдь не полагала. Комната показалась мне тесной, мрачной, но опрятной. В углу были свалены книги на испанском языке. Вообще вся квартира была хорошо ухожена и отделана по возможностям семьи, наполнена теплыми запахами вкусной еды на плите и музыкой.
– Могло быть куда хуже, – ответила я.
– Не думай, что нам здесь плохо. Эти дети явились из такой дыры, что здешняя квартира кажется им дворцом. Ничего другого они не видели. Никогда не бывали в таких домах, как у моих клиентов в Ньютоне. Или в таких квартирах, как у тебя.
Мы вернулись в гостиную. Вскоре там появилась Нэнси в полистироловой форме охранника. Мокрые волосы прилипли к голове.
– Я пошла, – устало вздохнула она и побренчала ключами. И громче крикнула Куке: – Слышишь, я пошла! Ya me voy.
Когда дверь за Нэнси закрылась, Амаури объяснил, что сестра работает в двух местах – бегает с одного на другое каждый день, кроме воскресенья. С утра убирается, заскакивает на часок домой, потом сидит охранницей в Северо-Восточном университете и освобождается только к полуночи. Муж занят не меньше ее. Но Амаури тем не менее приходится покупать им мебель и еду.
– И еще я помогаю с квартирной платой. Понимаешь, о чем я? Эта страна безжалостна.
– Господи!
– В свободное время Нэнси изучает компьютеры. И английский. Но их постоянно нет дома – это плохо для детей. Некому, кроме Куки, учить, что хорошо, что плохо. Поэтому я с ними так строг. – Амаури закатил глаза и перешел на шепот. – Кука – свекровь Нэнси и немного того. – Он покрутил у виска пальцем.
Появился Освальдо с пустой коробкой из-под изюма. Заднюю часть он разодрал, чтобы прикрепить к поясу только что надетых штанов. Мальчику было не больше восьми. Он переступил порог и стоял перед нами, широко улыбаясь. Освальдо воображал, что коробка из-под риса – пейджер, и снял ее с пояса точно так же, как это делал его дядя. Que lo que. – Теперь он играл в телефон и положил крохотную ручонку на крохотную ширинку.
Амаури вырвал у него коробку и отшвырнул в сторону. Затем присел, чтобы его глаза оказались на уровне глаз племянника.
– Никогда так не делай! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не подражал мне? Ты понял меня? Где твоя домашняя работа?
Освальдо рассмеялся и убежал, сыпля английскими ругательствами. Было слышно, как он хлопнул дверью спальни. Амаури сел на диван, поставил локоть на бедро и оперся подбородком о ладонь.
– Теперь видишь, что и как? Что мне прикажешь со всем этим делать? Они считают меня крутым. Я всеми силами скрываю это, но они понимают, чем я занимаюсь. Третьего дня этого самого Освальдо выгнали с уроков за то, что он играл в торговца наркотиками. Учитель поймал его с пакетом стирального порошка. Освальдо воображал, что это кокаин. А в школе решили, что он в самом деле продает наркотик первоклашкам. Такое уже случалось, сказал учитель.
– Господи!
– Вот так. – Амаури откинулся на диване, положил руки за голову и тяжело вздохнул. – Иди сюда. – Я послушалась. Мы сидели на диване его сестры и слушали музыку, пока Кука не позвала всех к обеду.
Мы расположились за шатким столом на холодной кухне и ели с совершенно не подходящих к месту пластмассовых тарелок. Кука приготовила mofongo, мешанину из залепухи, мясо с чесноком, нечто вроде фрикасе из жирной курятины с белым рисом и красной фасолью. Еда была восхитительной, и Амаури, проглотив несколько кусков, как будто отмяк. Дети стали рассказывать ему о своих делах, а девочка-подросток сообщила, что намерена испытать себя в школьной пьесе.
– Это хорошо, – похвалил он и спросил: – Ты прочитала книгу, которую я тебе дал?
– Нет еще.
– Почему?
– Занята.
– Была занята, – поправил Амаури.
– Заткнись, – огрызнулась она. Мне были вполне понятны ее чувства.
Амаури посмотрел на девочку с сомнением и закончил трапезу. Когда все поели, девочка убрала со стола и начала мыть посуду над раковиной под струйкой холодной воды. Когда она отворачивала кран, прежде чем ожила труба, из стены раздался звук, способный разбудить и покойника. Я предложила помощь, но Амаури одернул меня:
