— Приснится же ерунда всякая… — произнесла она чуть слышно.
— Больше таких снов не будет.
— Я умирала…
Шорохов помолчал, глядя на ее осунувшееся лицо.
— Нет… Это было совсем не то. С днем рождения, Асенька…
Иванов собрался сделать ей укол, но Олег выхватил шприц и швырнул его за кровать.
— Ладно, она и сама заснет, — проговорил Иван Иванович.
— У тебя других забот нет?… — спросил Шорохов. — Чайник поставить, полы помыть…
Иванов крякнул что-то недовольное, но все же удалился.
— Как дела, новорожденная?
— Странно… — ответила Ася. — Ты иди, он ведь торопится.
— Плевать мне на него.
— Не надо… Не надо, Шорох, плевать. Иди и не беспокойся, мне сейчас хорошо. Лучше, чем было. Я посплю, наверное. Ты только… выпроводи его побыстрее.
— Куда? — опешил Олег.
— У него мало времени. У нас с тобой тоже мало. А надо успеть… нам еще кое-что успеть… — Она отвернулась и прикрыла глаза.
Шорохов посидел с минуту и, убедившись, что Ася задремала, тихонько вышел из комнаты.
Иван Иванович действительно поставил чайник, но про чашки и не вспомнил.
— Объясни, зачем мы приволокли сюда программатор? — раздраженно проговорил он.
— Причиндалы для сканирования у тебя есть? Есть, есть, я знаю! И не надо так морщиться. Ты все понял.
— Хочешь, чтобы в программаторе оказались твои реальные воспоминания?
— То, что я прожил сам. Собственного прошлого у меня нет — черт с ним, пусть будет придуманное. Но эти несколько дней после теста — они все должны остаться со мной. Навсегда, пока их не сожрет склероз. Мой собственный склероз! И то, что мне предстоит сделать на последнем круге, ты мне расскажешь словами. Никаких команд, никаких программ, никакой кибернетики в моей башке! Никаких корректировок!
Иван Иванович поставил мнемопрограмматор на стол, но открывать не спешил.
— Между прочим, эта редакция будет не менее интересной, — заметил он.
— «Интересной»?! Это же не кино, это моя жизнь!
— Шорох… Твое ущемленное самолюбие может дорого обойтись человечеству.
— Значит, будете платить, — кивнул Олег. — Излагай.
— Излагаю, — безразлично отозвался Иван Иванович. — Ты не убрал из Службы Пастора. Об этом нужно бы позаботиться сейчас, на седьмом круге, но тогда ты не попадешь в ту магистраль, где запланирована основная операция. После увольнения Пастора необходимо начинать новый крут, поскольку в настоящем и будущем произойдет перестройка связей… А в восьмой круг без Алексея уже не войти — Лопатин использует программатор и передаст его начальству… Пастора, конечно, можно убить. Элементарно убить, не делая дальних заходов… Но Служба это воспримет как прямое вторжение, и тобой займется уже целый отряд.
— В общем, Пастор будет мешать, но операцию мы проведем сейчас, по-другому нельзя.
— Нельзя, — подтвердил Иван Иванович и, наткнувшись взглядом на чайник, налил в стакан воды. Затем взял его двумя пальцами и отхлебнул. — Наша основная операция… — Он сделал еще один глоток и поставил стакан на подоконник. — Не допустить рождения некой персоны.
— Что, такая крупная фигура?
— Нет, не крупная… Не крупный, вернее. Это мужчина. И нам нужно сделать так, чтобы его не было. Совсем.
— Я, кажется, что-то упустил… — Олег обогнул большой обеденный стол и уселся в углу. — Речь шла о тотальной войне… Войне, которая уничтожит человечество. При чем тут какой-то отдельный мужик? Без него война не начнется?
— Начнется, обязательно начнется, — заверил Иван Иванович. — В любой магистрали. Война неизбежна. Но уничтожение всего человечества… вот этого избежать можно. Есть шанс, по крайней мере.
— Какой-то несчастный мужик…
— И несколько сот миллионов. Тех, кто умудрился выжить во время самого конфликта и не погибнуть после от радиации. Миллиона два при этом сохранили способность к воспроизводству потомства. Так что новое человечество вылупилось не из античной литературы и не из крестовых походов. Оно выползло стаями из зараженных лесов. И оно умеет ценить жизнь.
— Но при чем тут какой-то мужик?… — повторил Олег.
— Его рождение и войну разделяет почти сто лет, причинно-следственная цепочка получается невероятно длинная. Нашего прошлого объективно до сих пор не существует, но для меня оно так же реально, как для тебя — твое… гм… Прости, Шорох, я не то хотел… В общем, события удалось реконструировать, и начало нашей истории оказалось связано с этим… мужиком, — усмехнулся Иванов. — С его рождением начинается другая магистраль, и она перекрывает путь нашей.
— Но если до барьера останется еще целый век… Сколько раз за это время магистраль свернет в сторону?
— Много. Но все эти повороты приведут не куда-нибудь, а в мое настоящее.
— Включая и новые?
— Что? Новые повороты? — Иван Иванович перегнулся через стол. — Тебе-то уж стыдно такие вопросы задавать, опер… «Новые» они для вас. А для нас, — он сделал паузу, — для нас все эти повороты в далеком прошлом. Остался один, последний. Июль тысяча девятьсот семьдесят шестого. Запоминай, Шорох! Не желаешь, чтобы я внес это тебе в программу, — запоминай сам.
Иванов назвал координаты точки вторжения и обрисовал обстоятельства. Операция на первый взгляд была не сложной.
— Если что-то не получится… — промолвил Олег.
— Меня и тебя в этой магистрали не окажется, — закончил за него Иванов. — А Прелесть выполнит то, на что ее программировали… Все, что мы с тобой сделали, пока существует лишь как вероятность. И сейчас она либо реализуется, либо станет достоверно несбывшейся. Если бы ты не убивал Алексея…
— Тащи свои провода, потомок, — перебил Шорохов. — Мы же торопимся, А лекцию о нравственности прочтешь мне в следующей жизни.
Иван Иванович без возражений принес на кухню свернутый шнур и эластичный обруч. Процесс сканирования занял минут десять, не больше, и показался Олегу подозрительно простым. Он не ощущал ничего, кроме давления жгута на лоб, и был слегка разочарован.
Иванов не отрываясь смотрел в мнемопрограмматор и периодически что-то потюкивал на клавиатуре. Шорохов, заглянув ему через плечо, обнаружил на экране все ту же клинопись, только в движении: символы возникали в центре голубого поля, расползались оттуда в стороны и скрывались за пределами окна. Олег заметил, что в теснящемся массиве значков тут и там образуются новые «родники», — как Иванов умудрялся все это отслеживать, оставалось загадкой.
Шорохов почему-то подумал, что такие же ощущения должны испытывать люди, попадающие в руки мошенников, — когда становится ясно, с кем имеешь дело, когда сознаешь, что тебя обманули, но формально афера еще не завершена, и ты продолжаешь надеяться и успокаиваешь себя тем, что изменить ничего нельзя, что выбирать уже поздно и что, кажется, сам момент выбора проскользнул как-то мимо… Эта странная ассоциация не давала ему покоя все то время, пока Иван Иванович колдовал с прибором, но улетучилась сразу же, едва он опустил крышку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
