— Ваша, — шепнула она. — Я ваша, мой повелитель.
— Зачем ты здесь?
Она так устала. Ну почему ей нельзя рухнуть в глубокую темноту и умереть?
— Исполнять вашу волю, мой повелитель.
— Что ты станешь делать?
— Все, что прикажете, мой повелитель.
* * *
И так повторялось снова и снова. Она просыпалась в темноте. Кто-то — не Его Светлость — кормил ее, относил в ванную; время от времени ей разрешали понежиться в мыльной пене. Ей расчесывали волосы, высмаркивали нос. Ей казалось, что это тот самый мужчина, который грозил перерезать ей горло, поэтому она не осмеливалась выказать неповиновение. Потом он опять приковывал ее к кровати. Только запястья. С лодыжки цепь сняли. Она не могла бы сделать ни шагу, даже если бы захотела. Она целыми днями спала. А проснувшись, обнаруживала возле себя его — он обвивал ее руками, брал ее…
Постепенно ее тело стало меньше болеть. По-своему привыкло к страданиям; подчинилось, потому что другого выхода не было. Жизнь в теле поддерживалась только желанием выжить. Разум перестал работать. Она уже не могла ясно мыслить. В темноте все потеряло смысл. Этого не может быть. Постоянно кружилась голова. Вокруг всегда было темно, и был он, его горячие сухие пальцы пожирали ее тело, в ушах неотвязно звучал его ненавистный голос.
— Кто ты такая? — спрашивал он.
— Я ваша, мой повелитель, — отвечала она. Теперь сказать это было гораздо легче.
— Зачем ты здесь?
— Исполнять вашу волю, мой повелитель.
— Что ты станешь делать?
— Все, что прикажете, мой повелитель.
— Я сделаю так, что твой ротик станет самым нежным на свете, — сказал он однажды днем. Или ночью. Она уже потеряла счет времени, не знала, сколько дней, или недель, или месяцев прошло с тех пор, как началась эта пытка. Может быть, в комнате и были окна, но сквозь повязку на глазах она не видела ничего, кроме черноты.
— Я сделаю твои пальчики самыми чувствительными, самыми ласковыми на свете. — На него напало разговорчивое настроение. — Сделаю из тебя самое податливое и чувственное существо, какого касался мужчина. Ты, моя сладкая, станешь знаменитой. Точнее сказать, печально знаменитой: женщина, за которую член Клуба заплатил миллион фунтов стерлингов. Твой миллион ждет тебя в швейцарском банке. Никто не узнает, кто ты такая, каково твое настоящее имя и откуда ты родом. Все будут знать только одно — восторг, который ты умеешь дарить, и в какую сумму им это обошлось. Будут знать только одно — ты моя. И только моя.
Так он мог говорить часами. А может быть, целыми днями. Пока она не запросит о пощаде.
— Когда научишься себя вести, снимем повязку с глаз, — сказал он напоследок. Она ненавидела его всей душой, ненавидела этот спокойный, глубокий голос, ненавидела прикосновение его тела, когда он лежал рядом, ненавидела пальцы, лениво ласкающие ее, когда он исчерпывал себя.
— Тебе не обязательно носить повязку, когда меня нет, — сказал он. — Но когда я здесь, научись завязывать ее сама. Потому что ты никогда не увидишь моего лица. Ты считаешь меня чудовищем?
— Да, мой повелитель, — сказала она.
— Очень хорошо. Хочешь увидеть мое лицо?
— Нет, мой повелитель.
— Если забудешься и попытаешься увидеть мое лицо, наказание последует быстро и будет очень болезненным. Болезненнее, чем ты можешь вынести. Поняла?
— Да, мой повелитель.
— Для тебя у меня нет лица. И никогда не будет.
— Да, мой повелитель.
— Ты целиком отдана в мое распоряжение. Меня не интересует ничего, кроме моих желаний, и я ни перед кем не отвечаю. Ты одна на всем свете. Ты моя.
— Да, мой повелитель.
— Это твой мир, — сказал он ей. — Твои руки будут возложены туда, куда их возложу я. Куда мне заблагорассудится их возложить. В этом королевстве правлю я, законы устанавливаю я, а ты моя верная рабыня. И ничто не ограничивает мою власть.
Он с силой проник в нее, так безжалостно, что она закричала.
— Кричи, кричи, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты кричала. Ты ничто. Ты моя и больше никто.
* * *
И так повторялось снова и снова.
Однажды он не появлялся гораздо дольше, чем обычно. Ничто не изменилось; ее все так же кормили и умывали. Она лежала в темноте и дремала. Думать она не могла. Думать было не о чем, разве что о нем и о том, что он с ней сделал. И что хотел сделать. Легче было не думать. Просыпаясь, она всякий раз вздрагивала от страха — ей казалось, что он лежит рядом, его жаркое дыхание щекочет шею. Однако теперь она боялась, что никто никогда к ней больше не придет.
Но однажды она проснулась от внезапного толчка. Он лежал на ней.
— Ну что, соскучилась? — спросил он, получив удовлетворение и лежа поверх нее. Она едва дышала под его тяжестью.
— Нет, мой повелитель.
— До сих пор как девственница, — со смехом сказал он. — Кто ты такая?
— Я ваша, мой повелитель.
— Зачем ты здесь?
— Исполнять вашу волю, мой повелитель.
— Что ты станешь делать?
— Все, что прикажете, мой повелитель.
— Ты меня ненавидишь?
— Да, мой повелитель.
— Отлично. Теперь у тебя появится еще одна причина для ненависти.
Он отстранился, и она услышала, как он берет что-то с небольшого столика у кровати, потом отвинчивает крышку с баночки. Затем он вернулся и начал втирать в нее крем. Снадобье немного жгло и еле уловимо пахло корицей.
— Погоди минуту, он окажет свое волшебное действие, — сказал он.
— Какое, мой повелитель?
— Это подарок, — ответил он. — Сюрприз. Погоди — увидишь.
Через минуту ее тело будто охватил огонь. Это был не зуд, а какая-то свинцовая тяжесть и нарастающая невыносимая боль, которая настойчиво требовала коснуться там, где он наложил крем. Эта боль исчезнет только после того, как она прикоснется. Сама того не сознавая, она свела ноги и начала тереть ими друг о друга. Все, что угодно, лишь бы избавиться от этой тяжести, от нечеловеческой боли. Она должна коснуться.
— Что это ты задумала? — спросил он. — Я запрещаю тебе шевелиться.
— Что вы со мной сделали, мой повелитель? — прошептала она.
— Особенное средство, — ответил он. — Ты его заслужила.
Он встал и укоротил цепи на запястьях так, что руки оказались закинуты за голову. Потом привязал ее лодыжки к столбам кровати. Она лежала, беспомощная и распростертая, и сгорала от невыносимой боли.
Его пальцы двинулись вверх по ее бедрам.
— Хочешь, чтобы я коснулся тебя? — спросил он. — Хочешь?
Она хотела закричать: «Нет, никогда, негодяй! Единственное, чего я хочу, это увидеть тебя в гробу». Но слова не шли.
— Да, мой повелитель, — вместо этого проговорила она.
— Ты хочешь, чтобы я тебя коснулся — где?
— Вы меня обманули…
Он сильно шлепнул ее по бедру. Стало очень больно, но она едва почувствовала удар — такая жгучая боль снедала ее.
— Я не спрашивал твоего мнения, — сказал он. — Отвечай.
— Прошу вас. — Эта боль сводила ее с ума. Она распространялась изнутри по всему телу, воспламеняла каждый нерв. Просачивалась во все поры. — Прошу вас, мой повелитель.
Он опять ее обманул. Обманом заставил полюбить то, что он с ней делает. Обманом заставил хотеть его.
— Плохая девочка, — сказал он. Склонился над ней и сильно ущипнул ее за соски. Потом втер в них немного крема и защемил какими-то холодными, неимоверно тугими зажимами, чтобы они остались стоять. Почти сразу соски тоже начали болеть. Она была готова на все, лишь бы утолить невыносимый зуд.
— Ты меня хочешь — где? — спросил он.
— Там, где вы…
— Хочешь меня там?
— Да.
— Да — кто?
— Да, мой повелитель.
— Хочешь, чтобы я коснулся тебя. В самом деле хочешь?
— Да, мой повелитель.
— Хочешь, чтобы я взял тебя? — Его голос звучал хрипло.
— Все, что угодно, все, что хотите, мой повелитель. — Она сходила с ума.
Он встал с кровати.
— Вернитесь, — взмолилась она. — Вернитесь, мой повелитель. — Она не могла удержать этих слов. Пусть сделает хоть что-нибудь. Все, что угодно.
Он смеялся над ней.
— Ты хочешь, чтобы я вернулся. Я, человек, которого ты ненавидишь, — говорил он. — Который похитил тебя, опоил, изнасиловал, пытал. Кто будет и дальше насиловать и пытать тебя в свое удовольствие. Как восхитительно.
— Вы обманули меня, о, прошу вас…
— Но сейчас ты хочешь меня.
Ее тело взбунтовалось, каждая клеточка пылала огнем. Какой-то крохотной частичкой разума, где еще сохранялся рассудок, она понимала, что во всем виноват крем, что это он заставляет ее произносить эти слова. Что на самом деле она до сих пор ненавидит его и никогда не захочет, никогда не захочет, чтобы он вернулся к ней, никогда, до самой смерти.
— Кто ты такая?
— Я ваша, мой повелитель. Ваша, ваша, ваша.
