Когда Жорж добрался наконец до улицы Бонди и остановился перед домом доктора Абеля, мысли его пришли в окончательное расстройство. Он не знал, что ему говорить; больше того, он уже и не хотел ничего говорить.
– Боюсь, вам не удастся повидаться нынешним утром с господином доктором, – сказал ему старый слуга Абеля Ленуара. – Со вчерашнего дня у нас сплошная кутерьма. Только что тут был господин Пистолет, ну, знаете, такой славный молодой человек, похожий на хитрую лису? Выглядел он как-то странно… Не знаю, что уж там стряслось, но, видно, что-то серьезное.
– А скажите, – нерешительно начал Жорж, – меня никто не ждет? В доме доктора, я имею в виду?
– Ну и глуп же я! – воскликнул старичок. – Ждет, конечно же, ждет! В гостиной сидит прехорошенькая девушка и сгорает от нетерпения.
XXIII
ПЕСНЬ ЛЮБВИ
Слуга повел Жоржа в гостиную, ворча по дороге: – До чего же ваша новая рука хороша, не отличишь от настоящей, хоть ярлык приклеивай, что она не из костей и мяса. Доктор Ленуар – просто волшебник, и как же обидно, что он занимается чем угодно, но только не медициной! Ясное дело, правительство он свергать не собирается, но народ у нас толпится очень подозрительный. Как бы мне хотелось знать, что у них у всех за дела с нашим доктором! Приходят сюда и ваши слуги, например, господа Ларсоннер и Тарденуа, но им я совершенно доверяю, они люди порядочные, тут ничего не скажешь. Господин Ларсоннер был тут не далее как вчера. И вы думаете, зачем? Да затем, чтобы сказать: Клеман Ле-Маншо сбежал из тюрьмы де ла Форс. Ну объясните вы мне, ради Бога, какое, собственно, до этого дело господину доктору? Одно есть утешение что мы не из банды Кадэ. За это я вам ручаюсь, господин Жорж!
Он добродушно рассмеялся, остановившись перед дверью в гостиную.
Как вы понимаете, Жоржа совершенно не занимали все эти сетования.
Он поблагодарил слугу и взялся за дверную ручку.
«Я отдал бы год жизни, чтобы избежать этого свидания, – думал он. – Сам себя не могу понять: прежде мне казалось, что я мало люблю ее, а теперь лишь она царит в моем сердце… Брошусь к ее ногам, буду унижаться, умолять. Вчера вечером она сказала: „Как бы я хотела любить Альберта!..“ И я не имею права сердиться, если она дурно отзовется о матушке».
Он толкнул дверь и вошел с тем отчаянным видом, с каким бросаются в ледяную воду.
Девушка с радостным вскриком вспорхнула с кресла.
Она спешила ему навстречу, раскрыв объятия, с улыбкой столь же солнечной, как утренний свет, что заставлял сиять ее чудесные вьющиеся волосы.
Но это была вовсе не Клотильда.
– Лиретта! – пробормотал Жорж, изумленно отступая.
Ей очень шло изящное платье из черной тафты.
Невозможно передать словами, как она была хороша.
Воистину: принцессами рождаются, и эта сиротка, претерпевшая столько бед и лишений, жившая в детстве и юности как маленькая мещаночка, преобразилась от одного прикосновения шелка, которого никогда в жизни не носила, но для которого была создана.
Жорж смотрел на нее с нескрываемым удивлением.
Нет, она не превратилась в светскую даму, наша милая Лиретта, не сделалась она и пансионеркой, ее жесты не стали заученными, и у нее не прибавилось ни воспитания, ни знания приличий и светских условностей, но было в ней то, что именуется словом, которое теперь вызывает улыбку, потому что госпожа Жибу характеризует им свой чай (тот, что с корицей и горчицей), в ней было то благородное качество, которое теперь так печально обесславлено, качество, которое именуется изысканностью, и оно окружало ее будто ореолом.
Как горделива была ее нежность и как привлекательна застенчивость! Невинность взгляда ничуть не мешала утонченности, а простодушие – острому уму.
Все ее движения отличались прирожденным изяществом.
Золотом отливали ее тяжелые темные кудри, а синие глаза напоминали о девственном покое озер. Лепестки нежных, приоткрытых в улыбке губ позволяли любоваться белоснежным жемчугом зубов и обещали сладость поцелуев.
Я сказал уже, что девушка сама побежала навстречу Жоржу, ибо исполнилась мужества и уверенности в себе с тех пор, как узнала, что она – наследница дома де Клар, но внезапно замерла, охваченная сильнейшим смятением.
Жорж, наш несравненный рыцарь, увидев ее победительную красоту, мужественно встал на защиту своего бедного сердца, хотя и знал, что любит, ее, любит до безумия. Страсть подхватила его, как неодолимый прилив, подхватила и понесла.
Они стояли друг напротив друга, недвижные и немые.
Наконец Жорж прервал молчание, сказав звенящим от слез голосом:
– Я ищу Клотильду, мою невесту.
Не улыбайтесь! Слова его были полны рыцарского величия. И как истинный рыцарь он ждал тех копий, что вот-вот вонзятся ему в грудь.
Лиретта ответила ему, и голос ее прозвучал чарующей музыкой, проникавшей в самое сердце:
– Это я, я настоящая Клотильда, и я принадлежу Клеману. Вы отдали мне свой хлеб, когда я сидела у могилы моего отца, и с этого дня мы – жених и невеста.
Слезы катились у них из глаз.
Я прекрасно знаю, что любовные сцены совсем иные, но рассказываю так, как было. В этих юных и невинных душах было ничуть не меньше пыла, страсти и смятения, чем в каком бы то ни было любовном романе.
Но происходившее вовсе не было сценой из романа, ибо все сцены – лишь бледный список с живой картины.
Жорж боролся с собой изо всех сил, он не желал, не имел права быть счастливым.
Он сказал так, как будто юная Лиретта могла понять смысл его слов:
– Я должен отступиться от Клотильды ради моего брата Альберта, но Клотильде я пообещал свою любовь, и никогда я не воспользуюсь его несчастьем. Я буду жить и умру в одиночестве, клянусь!
И все же Лиретта поняла его и сквозь слезы просияла улыбкой:
– Если вы отказываетесь от меня, то и я стану жить и умру в одиночестве, ибо для меня на этой земле существуете только вы. Я живу вами и умру ради вас.
Он слушал ее с невыразимым трепетом. Он слушал волшебную песнь любви из древних сказаний. Пути к отступлению были отрезаны. А Лиретта тем временем продолжала:
– Я тоже люблю ее. Когда она была богаче и знатнее меня, она была ко мне добра, и я хочу стать ей сестрой. Если она обречена на страдание, то почему мы с вами не можем попытаться утешить ее?
Жорж позволил усадить себя на диван. Голова у него кружилась.
Лиретта устроилась на скамеечке у его ног.
Они молча ловили взгляды друг друга.
Жорж никак не решался заговорить, и Лиретта начала первая:
– В тот день я будто родилась заново. Мне кажется, что он вместил все мое прошлое. Я была маленькой, но любила вас точно так же, как люблю сейчас и как буду любить всегда. Когда нас разлучили, мое сердце осталось с вами. И я стала искать вас. Жить для меня значило думать о вас.
