– Вы в самом деле ужасная лицемерка, Пэнси Хьюлегт! – закричала Одри. – Всегда осуждали свою сестру за то, что она делает домашнее вино, а сами… А сами торгуете спиртным – по ночам, тайно… Эх, вы!
Пэнси втянула голову в плечи и ничего не ответила. – Одри тоже немного помолчала, приходя в себя от услышанного и собираясь с мыслями, а потом задала свой следующий вопрос:
– Вы, кажется, носите очки, я не ошибаюсь? Вопрос этот был сугубо риторическим, поскольку очки в железной оправе и сейчас поблескивали на кончике носа мисс Пэнси.
Пэнси медленно кивнула головой.
– И еще я припоминаю, что вы писали в недавнем письме своей сестре о том, что плохо видите в темноте.
– Да, но…
– Да или нет? – перебила ее Одри. Кто-то в толпе снова не выдержал и крикнул:
– Отвечай, когда тебя спрашивают, калоша рваная! Пэнси вздрогнула и нервно покосилась в толпу. Одри ждала ответа, не сводя глаз с лица тетушки Пэнси.
– Э-э-э… Возможно, – уклончиво ответила Пэнси.
– Что значит – возможно? – возмутилась Одри. – Отвечайте: вы плохо видите в темноте? Да или нет?
– П-пожалуй, да.
– Пожалуй? – ехидно повторила Одри. – Но вы же писали об этом своей сестре! Тоже будете отрицать или вам письмо показать? Писали или нет?
Пэнси поежилась, повертела головой так, словно у нее затекла шея, и наконец неохотно призналась:
– Писала. А что?
– Ничего. Все в порядке, – насмешливо ответила Одри. – Итак, подведем итог. Было темно. Вы носите очки. Вы плохо видите в темноте. Все верно?
Теперь Пэнси Хьюлетт была уже не на шутку испугана.
– Н-ну, хорошо, – сказала она. – Но неужели вы думаете, что я стану лгать? Ведь я истинная христианка…
– Вы только послушайте эту идиотку! Корова ты, а не христианка! – послышались крики зрителей.
Пэнси стояла молча и только злобно озиралась по сторонам.
За ее спиной виднелась длинная унылая фигура. Давно упустивший нить расследования из своих рук, Фермин Смолл молча и обреченно стоял, переминаясь с ноги на ногу. Было видно, что он, как и Пэнси, сильно нервничает.
Одри удовлетворенно улыбнулась и вновь принялась за тетушку Пэнси.
– Вот и скажите мне теперь, как истинная христианка, Пэнси Хьюлетт: сможете ли вы, положа руку на сердце, с полной уверенностью сказать, что перед вами именно те люди, которые пытались ограбить ваш магазин в ночь на шестое апреля? – Одри указала широким жестом на оркестр и продолжила: – Мы знаем этих людей как прекрасных музыкантов и настоящих джентльменов. Благодаря им мы имеем теперь возможность наслаждаться настоящим искусством. Вы и теперь будете утверждать, что они те самые преступники?
– Н-ну, я…
– Что вы?
– Но, Одри…
– Что – Одри?!
– Я…
– Так не пойдет, тетушка Пэнси. Да или нет?
– Я…
Раздался оглушительный рев толпы. Пэнси испуганно втянула голову в плечи и нахохлилась, словно курица на насесте.
– Ну так что?! – прокричала Одри, не сводя глаз с тетушки.
– Нет, – убитым голосом призналась та. – Не могу. Она сказала это тихо, но все услышали ее – или догадались по движению губ.
Толпа заревела еще сильнее, словно сотня паровозов загудела разом возле сцены. Этот рев, казалось, был способен стереть в пыль стоящую на краю сцены Пэнси Хьюлетт, потерявшую былую надменность и сразу ставшую жалкой и маленькой.
Одри посмотрела на Фермина Смолла. Тот тоже съежился, словно стал ниже ростом. Он тоже выглядел напуганным до полусмерти.
Теперь Одри перевела взгляд на Чарли.
Глаза их встретились.
Как она любила этого человека! И как подло он предал ее! Впрочем, она сама во всем виновата. Дура романтическая!
– Одри, – сорвавшимся голосом прошептал Чарли. – Одри, я не знаю, как начать… Я…
Он положил руку на плечо Одри, но она с негодованием стряхнула ее.
– Не прикасайтесь ко мне, Чарли Уайлд! – прорычала Одри. – Уберите свои грязные руки!
– Одри…
Она спустилась со сцены и пошла прочь. Одна.
Чарли оставалось лишь провожать ее потухшим взглядом.
Одри прошла сквозь толпу и побрела по пыльной дороге все дальше и дальше.
Она уходила не только от сцены, не только из парка.
Она уходила из жизни Чарли.
Навсегда.
20
Чарли готов был побежать вслед за Одри, но в это время на сцену хлынули ликующие зрители. Они подхватили Чарли на руки и принялись подбрасывать его в воздух.
Радостные громкие крики, смех.
– Гип-гип-ура оркестру! – кричал кто-то.
– Ура! – дружно подхватывали десятки голосов.
Чарли оставалось лишь терпеливо взлетать раз за разом высоко вверх и опускаться вниз, где его подхватывали крепкие руки. Он был бесконечно благодарен всем этим людям – ведь они в буквальном смысле спасли ему жизнь. Они и Одри.
При мысли о ней сердце Чарли тоскливо сжалось.
– Да отпустите же вы его, наконец! – прорезался сквозь шум новый голос. – Я хочу кое о чем спросить этого молодого человека!
Голос этот принадлежал Кливленду Унтермайеру, мэру города Розуэлла. Призыв его был услышан, и Чарли наконец ощутил под ногами твердую землю.
Ему не терпелось броситься вслед за Одри, попытаться вернуть ее, поговорить с нею, попытаться ей все объяснить, но кольцо вокруг него оказалось слишком плотным – о бегстве не приходилось и мечтать. Отвечая на поздравления, Чарли покосился туда, где стояли Фермин Смолл и Пэнси Хьюлетт. Оба они забились в дальний уголок и изо всех сил старались никому не попадаться на глаза.
Фермин поднял голову, и их взгляды встретились. Чарли стало ясно, что, хотя Фермин Смолл проиграл сегодняшнюю битву, это нисколько не поколебало его уверенности в том, что на сцене сегодня были не музыканты, а преступники.
Ну что же, Чарли оставалось лишь воздать должное и упорству Фермина Смолла, и его интуиции, а заодно подумать о том, что дальнейшая жизнь в этом городе вряд ли окажется для него тихой и безоблачной.
Пэнси Хьюлетт напрочь растеряла все свое высокомерие и стояла поникшая, с покрасневшими от слез глазами и комкала в руке промокший носовой платочек. Нужно честно признаться: слезы Пэнси ничуть не тронули сердце Чарли. В конце концов, можно считать, что они всего лишь квиты с нею за тот выстрел. К тому же Пэнси и в самом деле оказалась именно такой, какой представлялась ему по рассказам Айви и Одри, – напыщенной лицемеркой и набитой дурой.
Чарли с новой силой захотелось увидеть Одри. Ведь в его сердце, несмотря ни на что, продолжала жить последняя, безумная надежда на то, что все еще как-нибудь образуется. Во всяком случае, он ни за что не уедет из Розуэлла, прежде чем попытается объясниться с Одри.
Что он будет ей объяснять? О чем станет говорить?
