— Здесь есть идея… Вертикаль — наш кристалл-капсула… Поперечник, его раструбы, — стволы. Один — на приём-контакт. Другой — на вылет. Между стволами — люлька бихронавта.
— Действительно, «Эврика!», Виктор, — произнес он и тут же приказал:
— Всем идти к себе и думать. Искать опровержение. Без него не приходить!
Опровержений не нашлось. Тогда же Кавада назвал «новорожденную» конструкцию Стволом Пространства-Времени.
СПВ на газетной полосе выглядел отчуждённо. Что-то в его облике вызывало смутную тревогу, пробирало холодком, И только сейчас, присмотревшись к нему, Мефодий понял, в чём дело, если бы не этот фоторепортёр, сумевший непостижимым образом проникнуть в самую суть конструкции, названной им Машиной Времени, Артамонцеву, да и читателям, это никогда, наверное, не пришло бы и в голову.
Фотокорреспонденту-профессионалу, только ему известными штрихами и мастерски выбранным ракурсом, удалось намекнуть на то главное, что явилось прототипом СПВ. Взгляд из общей формы выхватывал чёткие очертания креста. И поэтому, очевидно, ври всей внешней красочности и мажорности Кристалла-Капсулы, от нее, как из потаённых глубин человеческой природы, тянуло терным холодком… Откуда и когда появился в людском обиходе крест?.. Большая часть населения Земли осеняется им, ставит в изголовье усопших, водружает на маковках храмов. Легенда о вознесении Христа тоже завязана на кресте… Кто-то из мудрецов прошлого, либо знавший тайну человеческого бытия, либо постигший её, почему-то упорно указывал людям на очертание креста. По всей видимости, он вкладывал в него не знак смерти, каким крест воспринимается людьми, а символ вечности человеческого жития, символ формы связи всего сущего в земной среде Пространства-Времени с тем материковым, Общим, от которого оно откололось…
* * *
— Вставай, Меф, — тронул его за колено Кавада. — Мы на бихродроме.
— Ты смотри, — удивился Артамопцев, — как незаметно я ушёл.
— Не огорчайся, Мефодий. Сейчас уйдёшь у всех на глазах, — ехидно бросил Мерфп.
— Не надо, Боб, — попросил Кавада.
— Не обращай внимания, С а то, Старик брюзжит — значит, переживает.
— Переживаю, — согласился Боб, — потому и несу вздор.
— Не надо, Бобби. Увидишь, всё будет хороню, — успокоил Мефоднй.
— Уповаю, — сказал тесть и, показав на сверкающую в лучах прожекторов конструкции, добавил:
— Но как зловещ он… Этот твой крест.
— Что?! — встрепенулся Мефодий.
Он только что в полусне думал о том же, О том же кресте. И на тебе! Артамонцеву хотелось спросить, почему тестю так кажется, но Готье, подхватив его под руку, повёл к небольшому помосту, возле которого собралась добрая сотня прибывших на старт людей. Мефодий должен был сказать прощальное слово. Из всех процедур, предшествующих полёту, эта для него была труднейшей. Не любил Мефодий говорить. Да и не мог. Тем более перед сотней пар глаз, перед ослепительными вспышками фотоблицей. Поблагодарив за высокое доверие, оказанное ему, первому человеку Земли, улетавшему в Пространство-Времени, освоение которого стало возможным благодаря объединению интеллектуальных сил человечества и неоценимой роли в этом профессора Сато Ка-вады, Мефодий, задумчиво оглядев присутствующих, произнёс:
— Я выполню возложенную на меня миссию… Прошу простить немногословность. Когда вернусь, я буду, надеюсь, более разговорчив. Но в том, что старт будет успешным и, что я благополучно вернусь — у меня лично нет никаких сомнений… Всё может быть. Очень возможно, моё отсутствие продлится не 40 минут… Учтите, ведь минуты, о которых идёт речь, — минуты земного времени. Как изменчиво оно, как искривлено в Пространстве, мы потолкуем, если ие возражаете, после моего возвращения… Я вернусь!
Сжав руки, Мефодий поднял их над головой.
— До встречи, — крикнул он.
С Мерфи и Готье он попрощался у лифта, унесшего его с Кава-дой к тысячегранному цилиндр} капсулы.
Кабина бихронавта больше походила на больничный реанимационный бокс. Не то, что в космических кораблях. Там она иная. Скафандры, иллюминаторы, всевозможные бесшумно работающие приборы… В общем, детали, предназначение которых не вызывало никаких сомнений. Правда, приборов в кабине бихронавта было побольше. Регистрирующих, фиксирующих, направляющих, обеспечивающих… У Ствола, нацеленного на Спираль Времени, — одни устройства, у раструба, рассчитанного на тот решающий импульс взлёта бихронавта и настроенного на приём реакции Ствола, — другие. Стоит прибору, завязанному на Ствол, пискнуть, тут же, словно передразнивая, таким же писком вторит ему прибор раструба. Хрипнет ли наверху, свистнет ли — внизу тотчас же отзы-вается. Сплошная дразннловка…
Только два устройства, вмонтированные в центрах Ствола и раструба, не повторяют друг друга. Работают в разлад. Первый издаёт звук похожий на «вдох», второй — на «выдох». Настоящее дыхание. Мерное, глубокое, спокойное. Кажется, что дышит весь этот цельнометаллический цилиндр тысячегранника. Но тело его холодно и неподвижно. То дышит Вселенная. Пока вхолостую. Тоны без приглушёнпостей, чёткие. И Кавада, и Артамонцев удовлетворены. Ствол идеально лёг на Спираль. Остаётся малое. Между этими устройствами, радирующими дыхание Вселенной, поместить мембрану и запустить СПВ на возбуждение.
Мембрана, кстати, единственная деталь, которую маговцам не пришлось придумывать. Её выдумала природа. Ещё черт знает когда, Это — двуногое, мыслящее и неразумное, великое и жалкое, спесивое и кроткое, пытливое и до мозга костей противоречивое существо… человек. Между Стволом и раструбом ляжет именно он. Наречённый по-земному — бихронавтом Мефодием Артамонцевым. Замкнут его в эти две, лежащие сейчас на полу, раз-ного цвета половинки, в точности повторяющие формы его тела, Ц. Отлиты они из тонкой и прочной стекловидной массы, которую не порушишь и молотом. Одна, нижняя, в которую он ляжет, прозрачно-серебряная с прекрасными отражательными свойствами. Другая, которой накроют бихронавта, обладает великолепными поглощающими свойствами. Оны цвета иссиня-чёрного вороненного крыла. Эти две половинки одной формы и служили бихронавту скафандром, который маговцы между собой называли саркофагом. В нём он не мог даже пошевелиться. Лежал, что мумия фараона. Разве только торчащей головой мог покачать. И то слегка и до тех пор, пока саркофаг вместе с ним не зависнет между Стволом и раструбом и голову не подхватят две резиновые лапы. Они обхватят её мягко, крепко в тот самый момент, когда Кавада объявит минутную готовность. Чтобы не двигалась и она. А потом, когда пойдёт счёт от десяти до нуля, на голову, поверх лап, до самой шеи, надвинется колпак из такого же двухцветного стекла. И тогда уже точно он будет похож на лежащую в гробнице мумию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
