Но Вереда не послушалась, а вместо этого принялась колотить тростью его соперника, который уже добрался ледяными пальцами до горла и деловито душил Сударого.
Господи, да что же это происходит-то? Конец света подкрался?
Последняя, хиленькая уже надежда на классическую борьбу совсем было оставила Сударого. Немыслимым усилием ему удалось выскользнуть из кольца рук, однако повалить противника никак не получалось. Слишком поздно Сударый догадался, что имеет дело с зомби — правда, весьма опрятным и подвижным, потому очень похожим на живого человека. Но едва он открыл рот, зомби ловко ткнул его пальцем в шею, и голосовые связки словно судорогой свело — теперь Сударый не мог произнести ни одного из тех простеньких заклинаний, которые разработаны против агрессивной нежити и известны каждому разумному со школьной скамьи.
Он продолжал яростно выкручивать противнику руку — по ощущениям, она скоро должна напрочь отделиться от туловища. Что он будет делать с сим сомнительным трофеем, Сударый не представлял, но на иной исход (подсознательно, конечно, ибо думать было некогда) уже и не рассчитывал.
Поймав взгляд Вереды, он показал ей глазами: «Беги!» Однако девушка лишь стала молотить тростью по бесчувственному зомби с удвоенной силой. Раньше чем она успела понять природу стойкого неприятеля, к ней скользнул, вынырнув из окружившей Персефония куча-малы, низкорослый тип с узким лицом и носом, похожим на утиный клюв. Напав со спины, он схватил девушку за руки и завел ей локти за спину.
И тогда к Сударому шагнул третий — тоже человек, росту высокого, с жесткой щеточкой усов и безумными глазами. Первым делом он приставил к голове Сударого небольшой трехзарядный револьвер. Зрачок дула был таким же холодным и черным, как взгляд усатого. Непеняй Зазеркальевич прекратил борьбу.
Но вооруженному человеку этого словно показалось мало, и он, все так же не произнося ни звука, навел револьвер на Вереду.
«Не надо!» — хотел крикнуть Сударый, но сумел издать только похожий на карканье звук.
Усатый кивнул зомби, и тот опять ткнул оптографа пальцем в горло — судорога отступила. Придвинувшись вплотную, усатый тихо спросил:
— Хочешь, чтобы девушка умерла?
— Что вам надо? — с усилием выталкивая из себя слова, прохрипел Сударый.
— Оптоснимок семейства Рукомоевых. Быстро, — отчеканил усатый. — Отдадите — оставим живыми. Нет — убиваем сначала девушку, потом вас. Упыря с домовым тоже не помилуем.
— Вы сошли с ума, вас все равно схватят!
Усатый, однако, был не расположен вступать в дискуссии. Он снова навел револьвер на Вереду и взвел курок. Несмотря на шум драки, сухой щелчок прозвучал весьма отчетливо, и сердце Сударого, колотившееся в возбуждении борьбы, на миг замерло.
И он словно раздвоился. Прекрасно видя, что этот человек непременно убьет, независимо от того, окажется ли искомая пластина в его руках, Сударый в то же время отчаянно надеялся: но ведь может и не убить, правда? Надо только не провоцировать его…
Ему, конечно, не могло прийти в голову, что усатый применяет какие-то подавляющие волю чары. Как всякий выпускник высшего учебного заведения, оптограф обладал довольно высокой сопротивляемостью к внушению и слишком привык к этой выработанной за годы учебы защите. Привыкнув же, не часто вспоминаешь, что существуют особо мощные чары, тем более они строго запрещены к применению без санкции властей.
— Говорите или девушке конец.
— В правом верхнем ящике стола, — сказал Непеняй Зазеркальевич. — Отпустите ее.
Выполнить просьбу предводитель нападавших и не подумал. Целясь в Вереду, он двинулся к столу, перешагнув через неизвестного разумного, неподвижно лежавшего среди обломков стула, через другого, слабо постанывающего.
— Недостойный вы разумный, хоть Нышка не трогайте! — крикнула ему Вереда.
Сударый бросил взгляд в переднюю часть приемной. На плечах у Персефония висел наполовину трансформировавшийся волколак, но упырь все еще держался, вертелся волчком и как раз в эту секунду, откинувшись назад, впечатал оборотня в косяк, ударил локтем под ребра и тут же пнул еще одного из нападавших под колено. Лицо в крови, одежда изодрана, но боевой дух на высоте.
Его отчаянное сопротивление преграждало путь остальной толпе, сдерживало ее, как скала — натиск бурного моря. Оставалось только поражаться, что ему удается делать это в одиночку…
Что за притча? Как ни был Сударый ошеломлен стремительными событиями, как ни был напуган силой и хладнокровием врагов, он вздрогнул, сообразив, что видит не одного, а сразу двух Персефониев, причем с двумя же волколаками. И вот еще что сразу бросилось в глаза: хорошо знакомый квартальный дворник, оттесненный в угол, отбивался обломанным черенком снежной лопаты от двух изрядно нетрезвых лесинов, но его приметный красный шарф, его же густая борода и точно такой же обломок мелькали за разбитым окном.
Или это просто в глазах двоится? Теперь уже взгляд Сударого выхватывал то тут, то там, двойников и даже тройников, похожих, как зеркальные отражения.
А вот преступников эта странность, кажется, нисколько не поражала. Может, они ее просто не заметили? Усатый обогнул стол, рывком выдвинул ящик и запустил в него руку.
Помощник следователя Копеечкина и пристав губернского полицейского управления прибыли на Тихомировскую как раз в ту минуту, когда около дома Сударого начала собираться толпа. Столичный офицер, человек опытный, сразу сказал:
— Тут что-то не так.
Трудно осуждать местного пристава за то, что не отнесся к этим словам с должным вниманием. В самом деле, что в старом, добром Спросонске могло быть настолько «не так», чтобы недостаточно было появления или в крайнем случае окрика пристава, дабы немедленно это прекратить? Особенно если пристав молод и преисполнен решимости доказать гостю города, что в провинции отнюдь не лаптем щи хлебают…
Поэтому он бестрепетно шагнул к толпе, запрудившей тротуар и половину проезжей части, и громко спросил:
— Что происходит?
Реакция на его слова последовала странная, неоднородная. Некий молодой человек обрадовался и закричал:
— Ухокрута поймали!
Другой зачастил:
— Пропустите, господа, здесь полиция…
Третий, неопрятный и очень пьяный, протянул:
— Чо-о?
Еще некий, неопределенной наружности (никто не успел его разглядеть) завопил:
— Шухер! — и удрал.
И тут же послышались звон разбитого стекла, сухой треск, вопли «бей!». Пристава толкнули сразу с двух сторон: кто-то стремившийся к дому и кто-то посчитавший за благо скрыться. Толпа качнулась и хлынула в дом, но при этом не стихали крики, призывавшие дать дорогу полиции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
