Но Гончаров «оставил этот план», потому что, по его мнению, «творчество требует спокойного наблюдения уже установившихся и успокоившихся форм жизни, а новая жизнь слишком нова, она трепещет в процессе брожения, слагается сегодня, разлагается завтра и видоизменяется не по дням, а по часам. Нынешние герои не похожи на завтрашних и могут отражаться только в зеркале сатиры, легкого очерка, а не в больших эпических произведениях».
Гончаров хорошо знал дореформенную жизнь, что же касается современной жизни, нового поколения людей, то он сам признавался, что знал их плохо. «То, что не выросло и не созрело во мне самом, чего я не видел, не наблюдал, чем не жил, — то недоступно моему перу! — говорил писатель. — У меня есть (или была) своя нива, свой грунт, как есть своя родина, свой родной воздух, друзья и недруги, свой мир наблюдений, впечатлений и воспоминаний, — и я писал только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал — словом, писал и свою жизнь, и то, что к ней прирастало» («Лучше поздно, чем никогда»). Это вполне объясняет, почему не был написан Гончаровым роман о «современной жизни».
Не раз сожалел Гончаров о том, что ему не довелось совершить второе кругосветное плавание. В 1871 году его друг К. Н. Посьет предложил ему принять участие в походе фрегата «Светлана» вокруг света. Вначале согласившись, Гончаров затем «отрезвился от своего не по летам пылкого порыва плыть в Америку».
Старость и нездоровье заставляли Гончарова избегать шумного общества, его сердечная жизнь, по словам Кони, «была в застое». Иронизируя по этому поводу над собой, Гончаров писал Н. Н. Теплову: «Что касается до граций, украсивших Вашу последнюю субботу своим присутствием, то мне, беззубому, тем паче, по причине их отсутствия, не подобало быть там — ибо «Пришли, пришли часы те скучны, Когда мои ланиты тучны Престали грации трепать», — и мне от них хорошего произойти не может, а может быть, как говорит один купец у Островского, «только скверно», тем более, что я предчувствую уж близкую кончину мира вообще, а свою в особенности…»[208]
Гончаров вынужден чаще уединяться в своей небольшой петербургской квартире в доме N 3 по Моховой улице[209]. Уже стал и круг его ближайших друзей. Среди них мы видим Софью Александровну Никитенко, бывшую до конца жизни писателя его задушевным другом и помощницей в литературной работе, а также Варвару Лукинишну Лукьянову, которой Гончаров увлекался в молодости и акварельный портрет которой — «прежней, красивой, молодой» — неизменно держал на своем письменном столе. Близок в те годы Гончаров по-прежнему и с Майковыми, хотя бывает у них реже. С вниманием относится он к творчеству Аполлона Майкова. Не раз слушает на вечерах у Майковых и у себя его стихи, пишет ему письма, в которых дает тонкие и верные замечания о достоинстве и недостатках его стихов. В числе очень близких знакомых Гончарова — редактор «Вестника Европы» М. М. Стасюлевич, хотя впоследствии писатель и стал подозревать его в соучастии с Тургеневым в интригах против него.
По-прежнему в те годы продолжались у Гончарова хорошие, не лишенные дружественности отношения с Некрасовым. «Сегодня гуляя, я зашел к Некрасову», — как о чем-то обычном говорит он в своем письме Ю. Д. Ефремовой от 15 мая 1874 года. Некрасов жил тогда на углу Литейного проспекта и Бассейной улицы, а Гончаров — на Моховой, то есть неподалеку.
Некрасов неоднократно дарил ему книги своих стихов с надписями: «От автора и друга», «Доброму другу». В 1872 году он прислал Гончарову оттиск своей поэмы «Русские женщины» («Декабристки»). Это был не только дружеский жест. В «Обрыве» говорится о подвиге декабристок, которые «шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо», унося «с собой всю силу женской души и красоты». Работая над поэмой, Некрасов обратил особое внимание на эти страстные и смелые строки романиста. Благодаря Некрасова за подарок, Гончаров, имея в виду подвиг декабристок, замечал: «Это самый благородный предмет для искусства», но советовал «соблюдать осторожность», то есть не забывать о цензуре. Некрасову не удалось избежать цензурного произвола, и поэма «Декабристки» вышла под названием «Русские женщины».
Из литераторов в те годы бывали у Гончарова П. Д. Боборыкин, М. И. Семевский и другие. Особенно дружеские отношения сложились у Гончарова с видным прогрессивным судебным деятелем и талантливым литератором А. Ф. Кони, сыном его друга молодости Ф. А. Кони. В своих воспоминаниях А. Ф. Кони замечает, что Гончарова он видел и слышал в первый раз вскоре после возвращения его из кругосветного плавания. В начале же семидесятых годов снова встретился с ним, и, сойдясь довольно близко, пользовался его неизменным дружеским расположением в течение последних пятнадцати лет его жизни. Можно сказать, что А. Ф. Кони был тем человеком, который закрыл глаза почившему писателю.
* * *
Своими воспоминаниями о романисте Кони внес много живых и правдивых черт в портрет Гончарова. «Этот, как он сам себя называл, «угрюмый нелюдим», — писал Кони, — бывал жив, остроумен и даже весел, когда оставался вдвоем или в самом небольшом кружке… Не менее милым собеседником бывал Гончаров за своими многолетними обедами вдвоем в «Hotel de France», у Полицейского моста, и в кружке сотрудников «Вестника Европы» за еженедельными обедами у покойного Стасюлевича. Здесь, ничем не стесняемый и согреваемый атмосферой искренней приязни, он иногда подолгу вызывал особое внимание слушателей своими экскурсами в область литературы и искусства. Скрестив перед собой пальцы красивых рук, приветливо смотря на окружающих, он оживлялся, и в глазах его появлялся давно уже, казалось, потухший блеск. Так продолжалось многие, многие годы…»[210]
Перерывы наступали с приездами в Петербург… Тургенева. Тогда Гончаров избегал бывать на обедах у Стасюлевича. Однажды во время такого перерыва на вопрос А. Ф. Кони, когда он снова увидится с ним на Галерной, то есть у Стасюлевича, Иван Александрович с некоторым замешательством ответил: «Да вот все никак не могу собраться: все что-нибудь да помешает». Но видя, что такое объяснение идет вразрез с его регулярной и размеренной жизнью, он, помолчав, прибавил: «Чеченец ходит за рекой!..»
К началу семидесятых годов относится и портретная зарисовка с Гончарова, сделанная писателем П. Д. Боборыкиным.
«Он показался мне, — вспоминает Боборыкин, — очень похожим на тогдашние его портреты, и смотрел моложе своих лет. Ему было уже под шестьдесят. Ходил он бодро, крупной походкой, сохранившейся до глубокой старости; седины очень мало, умеренная полнота, чистоплотно и старательно одетый, по тону и манерам не похожий ни на чиновника, чем он долго был, ни на артиста, ни на помещика, а скорее на типичного петербургского жителя, вроде образованного и воспитанного представителя какой-нибудь фирмы, или человека, имеющего почетное звание в каком-нибудь благотворительном обществе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
