Он хлебнул пива, и Катенька поняла, что разговор окончен. Его заигрывания она отвергла, а случай, которым она интересовалась, был таким заурядным, что Максим не видел смысла ей помогать.
— Кстати, кто был этим старым коммунистом? — спросил Максим, вставая.
— Его фамилия Сатинов, — ответила Катенька, думая, как она скажет Розе, что нигде не нашла поддержки.
— Ираклий Сатинов? — Максим резко сел.
— Да.
— И ты его видела?
Она кивнула.
Максим закурил, предложил Катеньке сигарету.
— Он никогда ни с кем не встречается, Катенька, — быстро произнес он, меняясь в лице. — Я уже пятнадцать лет пытаюсь пробиться к Сатинову, но никому из моих коллег по университету, никому из историков этого не удавалось. Остальные старые «динозавры» мертвы, Сатинов последний из них, хранитель всех секретов, последний выдающийся деятель двадцатого века, оставшийся в живых. Он был посвящен в святая святых и очень много знает. Если он согласился на встречу — значит, ты ему интересна.
Значит, он может помочь.
Катенька посмотрела на Максима, не совсем понимая смысл его слов.
Максим протянул руки.
— Если ты поделишься со мной результатами своего исследования, я сделаю для тебя, что смогу. Не смотри на меня так, Катенька, — поверь мне, я нужен тебе, чтобы проникнуть в исчезнувший мир Сатинова. Легче разобраться в египетских иероглифах, чем в лабиринтах сталинского Кремля. Что скажешь? Договорились?
Катенька снова подумала о Розе и вздохнула.
— Договорились, но помни: я серьезный историк, а не легкомысленная девушка.
Он засмеялся и заказал еще две бутылочки пива.
Они подняли бутылки.
— За наше невероятное сотрудничество!
Они чокнулись бутылками и выпили.
— А теперь расскажи мне о своей встрече с товарищем Сатиновым. Я хочу знать все до мельчайших подробностей, все важно, даже цвет его носков.
Макс расспрашивал ее «с пристрастием», слушал очень внимательно, потом снова задавал вопросы, и еще, и еще. Хотя они находились в прокуренном дешевом баре, оба так погрузились в беседу, что вполне могли вообразить, будто работают сейчас в архиве.
Потом Макс заявил:
— Вне всякого сомнения, ему что-то известно о семье, которую ты ищешь. И это что-то очень важное.
— Не понимаю, почему он мне просто все не рассказал, — сказала Катенька. — Я могла бы вернуться к своим занятиям.
— Нет, это совсем не в его характере, — объяснил Максим. — Не следует думать об этих большевиках как о современных политиках. Они были религиозными фанатиками. Марксизм являлся для них религией, они считали себя членами тайного военного братства, как крестоносцы или рыцари-тамплиеры. Они были жестокими, безнравственными параноиками. Они верили, что погибнут миллионы, прежде чем они создадут идеальный мир. Семья, любовь, дружба — ничто в сравнении со священным Граалем. При Сталине люди умирали из-за сплетен. Для такого человека, как Сатинов, конспирация — это все. Но Сталин умер сорок лет назад, уже три года как нет СССР, — возразила Катенька. — Что сейчас мешает Сатинову раскрыть секреты?
— Ты должна понять, что молчание и конспирацию такие люди, как Сатинов, можно сказать, впитали с молоком матери. Когда Сталин был жив, его аппаратчики молчали отчасти потому, что они верили в то, что делали, отчасти потому, что были прирожденными конспираторами, а отчасти из страха. Это не тот страх, который проходит, он остается навсегда. После смерти Сталина они молчали, потому что хотели защитить Идею, Советский Союз, священный Грааль. Для такого, как Сатинов, конспирация не просто привычка, а суть поведения революционера.
Помолчали, вникая в смысл сказанного.
— Ты нашла что-нибудь, чтобы еще раз встретиться с ним? — наконец спросил Максим.
Катенька пожала плечами и выпустила облачко сигаретного дыма.
— Я надеялась, что тебе придет что-нибудь в голову. Я перелопатила гору газет — никаких личных связей, только это. — Она передала ему копию статьи и снимок, который нашла в «Ленинке».
— Не думаю, что это нам сильно поможет…
Максим взял статью со снимком, внимательно изучил и присвистнул.
— Иван Палицын. Я знаю, кто это. Ветеран НКВД, который исчез вскоре после того, как вышла эта статья. Он был большой шишкой в тридцатые годы, но его не упоминают ни в мемуарах, ни в воспоминаниях. Ничего не сообщалось о его аресте, и мы не знаем, что с ним произошло.
— Но как нам это может помочь?
— Никогда не знал, что Сатинов и Палицын были друзьями, а они должны были быть очень близкими друзьями, их дружба всем известна, если даже Сталин упоминает о ней в «теплой товарищеской беседе». Может, это тупик, но ты нашла ниточку к прошлому Сатинова. Разве не об этом он тебе говорил?
Внезапно Катенька ощутила волнение. Грохот музыки, болтовня других посетителей бара — все, что окружало ее, отодвинулось куда-то далеко-далеко. Она могла думать в этот момент об одном — о Розе и ее загадочной семье.
— Неужели этого достаточно, чтобы он стал со мною разговаривать? — удивилась она.
— Думаю, тебе нужно еще немного покопаться, чтобы удостоверится, — медленно проговорил Максим. — У тебя есть фамилия — Палицын. Запроси его дело в архивах КГБ — я помогу — и выясни, что с ним произошло, была ли у него семья, дети. Это самое простое. Потом иди к Сатинову. Доводилось работать в архивах?
— Архивы я люблю, — ответила Катенька, обхватывая себя руками.
— За что?
— Ощущаешь дух жизни. Я сидела в Государственном архиве, держала в руках любовные послания Екатерины и Потемкина, страстные записки, пропахшие ее духами, орошенные его слезами, когда он лежал, умирая, в степи.
Максим усмехнулся.
— В КГБ совсем другие архивы. Там такие страдания! Нацисты знали, что поступают неправильно, поэтому все уничтожили; большевики были уверены в своей правоте, поэтому все сохранили. Нравится тебе или нет, но ты русский историк, искатель потерянных душ, а в России правда всегда написана не чернилами, а кровью невинных. Эти архивы священны, как Голгофа.
В шелесте страниц слышен плач детей, грохот поездов, эхо шагов в подвалах, одиночный выстрел из нагана, дуло которого выплевывает девять граммов свинца. У нас в России каждая бумажка пропитана кровью.
8
Два дня спустя Катенька вышла из гостинцы «Москва», в которой остановилась, и пошла вверх, мимо Кремля, Большого театра, гостиницы «Метрополь», к Лубянке.
Толпы служащих выплескивались из метро и текли мимо киосков, набитых журналами с яркими глянцевыми обложками. Потоки машин обтекали середину площади с опустевшим цоколем памятника Дзержинскому. И вот перед нею выросла громада штаб-квартиры КГБ — несокрушимый замок из розового и серого гранита, наполненный бесчисленными кабинетами, архивами, переходами и темницами. С 1917 года это здание бывшей Российской страховой компании превратилось в оплот бесстрашных, безжалостных и неподкупных рыцарей Коммунистической партии. Этот оплот существовал под различными наименованиями — ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ, — теперь появились новые внушавшие омерзение буквы, однако Катенька понимала одно: КГБ уже никогда не будет господствовать в России.
Она не хотела сюда идти, любой русский избегает Лубянки — национального склепа. Но стоило ей припомнить свой телефонный разговор с Розой, как она ускорила шаг. По телефону Роза не стала обсуждать Катенькины открытия, но попросила продолжить поиски… Если бы только Катенькин отец узнал, что ее исследование приведет на Лубянку, он бы никогда не позволил ей согласиться на эту работу. «Оставь это! Не стоит рыскать на кладбищах. Это слишком опасно, — сказал бы он. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? Никто никого еще так не любил с начала времен! Вот!» Как чудесно иметь таких любящих родителей!
Катенька вновь подумала о Розе, о том, как ей хочется узнать, кто были ее родители.
Она остановилась у высоких двойных дубовых дверей тюрьмы, толкнула их и вошла в сводчатое, отделанное мрамором фойе. Два сержанта в форме с синими погонами проверили ее документы, позвонили наверх и велели ей подниматься по мраморной лестнице, настолько высокой и широкой, что по ней можно было ехать даже на танке. На лестнице стоял бюст Андропова. Она оказалась в длинном коридоре с красной ковровой дорожкой, на стенах висели портреты чекистов прошлого. Макс говорил ей, что внутри этого здания-крепости находится та самая внутренняя тюрьма, где встретили, возможно, свой конец родители ее нанимательницы.
Впрочем, с такой же вероятностью они могли получить свои девять граммов свинца и в Бутырке, и в Лефортово, и в особой следственной тюрьме, созданной Берией в Сухановке, бывшем монастыре в окрестностях Москвы. Вчера вечером Максим связался с ней.
— Мне звонили с Лубянки. Твои документы готовы.
