По-прежнему стоял полк копейщиков, ощетинившись копьями, как еж. Витязи с бело-синими лентами на шлемах обтекали его; с левого края поля лавина всадников хлынула на правый. Неразбериха эта длилась недолго, витязи объявились уже в тылу копейщиков.
— Пора, государь! — кто-то тронул Юлия, сворачивая чалого его жеребца за узду, и кто-то говорил: — Войска ждут! Скорее!
Ничто уже не отделяло кучку окруживших государя дворян от закованных в железо вражеских витязей, кроме двухсот шагов пологого поля. Исход стычки был предрешен: левое крыло лучников пятилось, сбиваясь толпой, и отступало к лесу. А сколько продержатся без поддержки стрелков беспомощные в своей неподвижности копейщики? От этого много теперь зависело.
— Проклятье! — вскрикнул Юлий еще раз. — Кто видел Мисюря?
— Он упал, государь.
На правом крыле у опушки леса продолжалось избиение, хотя часть лучников уже потерялась в зарослях. Вытоптанное пространство за кольями густо устлали тела павших.
— Скорее, государь! — торопили Юлия. Все поскакали к стану.
Казалось, многое тут должно было перемениться после поражения передовых порядков, но здесь продолжалась все та же невнятица. По захламленному пятнами костров, повозками и шатрами полю, среди брошенной рухляди метались и скакали неизвестно какие люди, темнели рыхлые тучи не выстроенных толком полков. Три из них стояли на виду, еще один выдавал себя туманным колыханием копий за гребнем пригорка. А что происходило дальше, на обратном склоне, где другие отряды ополчения и где конница, невозможно было угадать.
Юлий хлестнул коня, набравшись решимости не оглядываться. Нужно же было глядеть вперед, настоящее сражение еще и не начиналось, и, однако, то ужасное, что продолжалось сзади, Юлий ощущал спиной. — Государь! — крикнул окольничий Ратмир, озираясь на скаку. Видный мужчина с холеной бородкой и уложенными кудрями, не растрепавшимися даже на ветру, он словно бы изнемогал от потребности выкрикнуть нечто дерзкое, неуместное и неприятное, и в этой борьбе побуждений побагровел лицом.
Юлий оглянулся.
Отряд развалился. Многие уж побросали копья, толпа шатнулась к лесу, и сразу назад, по широкой, разъезженной дороге к стану, потому что конница, забирая слева и справа через ряды проломленных кольев, отрезала путь к чаще. Нужно было бежать просторным, бесконечно огромным пустым лугом.
Юлий тотчас же понял, что пехота и не могла устоять сколько-нибудь долго после того, как бело-синие всадники, боевые холопы витязей, избегая прямого столкновения, достали луки и принялись расстреливать одетых в кожаные куртки, не прикрытых щитами копейщиков. Что ж они будут стоять, когда государь бежал, — на виду у брошенного отряда помчался во весь опор прочь от опасности!
Все шло не так, вкривь и вкось, потому именно, что Юлий опоздал встать, разнежился и проспал рассвет — впервые за все минувшие дни. Кого винить?! Только рычать от ярости! Безжалостно осадив коня, крутнулся он на месте — да разве можно было остановить этим бегущих! Он отмахивался от тянувшихся рук, которые пытались его удерживать, и не разумел, что ему толкуют.
Гремящее половодье вражеской конницы от леса до леса! Сотни отливающих тяжелым железным блеском кольчуг, щитов и шлемов — и стадо побросавших оружие людей, которые улепетывали во всю мочь, разинув рот в отчаянном напряжении сил, в безумной надежде уйти от сокрушающего топота за спиной, от вскриков, воплей и хруста. Бело-синие гнали неспешной рысью, не увлекались погоней; походя сминая людей, как траву, они готовы были к столкновению с главным войском.
— Государь! — теребили Юлия со всех сторон.
— Да… да… конечно!.. — бессмысленно произнес он и круто развернул присевшую на задние ноги лошадь. — Вперед! — сказал он сам себе, еще надеясь переломить ход битвы.
— Вперед! — вскричал он, пускаясь наметом назад, к стану.
В пологой, заставленной повозками ложбине по левую руку, в каких-нибудь трехстах шагах, темнел полк, другой стоял на таком же расстоянии на пригорке. Тот, что в ложбине, так и не сбился плотным прямоугольником. По его размытым окраинам перетекали люди — как толпа любопытных, где каждый норовит забежать вперед, чтобы увидеть происходящее. Те, кто оказался впереди, наоборот, пятились перед чудовищным зрелищем, которое открывалось их глазам, и стремились задвинуться назад, за спины. Множество начальников из великокняжеских дворян, сотники, десятники и полуполковники орали в разнобой. И можно было видеть человека в багровом кафтане и без копья, который пустил в ход палку и лупил всех без разбора.
Но поздно. Горожане не умели строиться. Во всяком случае, строиться быстро, и то роковое обстоятельство, что они стояли слишком рыхло и свободно, так что всякий мог без труда продвинуться вперед или назад, немедленно тут и сказалось. Когда трусливые в первых рядах попятились, вызывая общее смятение, когда раздались всполошенные вопли и причитания — бегут! государь бежит! а боже ж мой, боже мой! пропали, я говорю! ну, хлопцы держись! сейчас будет! — когда вскричал кто-то в голос, истошным, обрывающим сердце надрывом: «ОЙ, ХУДО НАМ, БРАТЦЫ, ХУДО!», толпа, как большое живое существо, так, кажется, и присела… тогда — обратилась в бегство.
С воем и криком, подбадривая себя в трусости. И те, в немалом количестве храбрецы, что остались было на месте, в глубочайшем недоумении, дикими глазами взирая на всеобщее полоумие… эти разумные и храбрые люди побежали тоже. Не без сомнений. Не от испуга даже, а по здравому размышлению, рассудив и прикинув, что и в самом деле ведь «ХУДО!» Чего ж тогда кочевряжиться?
Наблюдавшие этот обвал соседние полки, однако, не имели ни малейшей возможности различить, кто из бегущих трус, а кто нет. То есть, кто бежит по дурости своей да по подлости, а кто от большого ума.
— Государь бежит! — голосили дураки и предатели, но их уж никто не слушал — бежали все.
— Стойте, негодяи! — кричал Юлий — голос его терялся. — Что же вы делаете?! Стоять! — отчаянно вопил он и нахлестывал жеребца, наблюдая, как жутко зашевелился и тот полк — не храбрее других, — который занимал возвышенность. Словно волосы стали дыбом, зашевелилась сплошная чаща копий — мурашки пробрали полк… И вот — бежит.
Перемахивая через разбросанный по стану хлам, мимо каких-то бочек, досок, кострищ и шалашей Юлий ворвался в расположение войск, напрягаясь догнать и опередить бегущих, чтобы добраться до оставшихся в строю полков.
— Спасайтесь, государь! Все пропало! — кричали Юлию спутники и сами не отставали, нахлестывали лошадей.
Обреченная орава людей, за которыми гналась вражеская конница, увлекала своим безумством все новые полки и тех, кто метался между полками, вспомнив о брошенном имуществе, — поле покрылось бегущими. Получалось, что Юлий и сам обращал людей в бегство, мчал он с таким напором, что одним своим криком выводил из равновесия еще пытавшихся устоять людей, заставлял их удариться в бега при одном своем приближении. Чем яростней хлестал он коня, кричал, угрожая небесам плеткой, тем скорее катился перед ним ужас и падали знамена. Полки удирали перед государем, как опрокинутые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
