— Альпийский эдельвейс.
— Слышала, читала о нем. Видеть же не видела.
— Цветок любви называется. От Марио. Мой талисман.
Лицо Софьи Константиновны на мгновенье как окаменело. Выдержав паузу, стала разливать по чашкам свежую заварку.
— Вам, как обычно, покрепче?
Марина Петровна кивнула. Потом порывисто поднялась с места, нежно прильнула к груди… Отваги.
— Вы себя не знаете… Вы героиня. Вы святая.
— Чего выдумала. Обычная бабья доля. Поживи-ка с мое, может, еще не то придется вытерпеть.
Из-под тоненьких, вроде как девчоночьих бровок блеснул слабый огонек: покорный и решительный одновременно.
Вспомнили о неизменной коробочке «Сливовой помадки».
— С детства не была сластеной, — рассуждала «героиня» вроде сама с собой. — В лагере же сильно пристрастилась. Особенно почему-то хотелось именно «помадки». Курить же не курила. Да и на воле не научилась. — Пристально вглядевшись в глаза «подруги», молвила доверительно: — Вот вам практический, житейский совет: живите просто, без выкрутас. При этом не балуйте себя излишествами… Рано или поздно все равно лишитесь их по разным обстоятельствам. Так что лучше не соблазняться.
— Никогда об этом даже и не думала.
— Теперь будешь знать. Еще не поздно.
Кто-то негромко постучал в дверь:
— Вас к телефону.
Нехотя встала, заковыляла в коридор.
Вскоре возвратилась. Достала из аптечного коробка несколько разных таблеток. Заученным движением все кинула в рот. Медленно запила разбавленным чаем.
— Наследнички звонили. Беспокоятся: жива ль еще старушка?
Без всяких задних мыслей Марина Петровна обронила:
— Имейте в виду: если занеможете, по первому же зову явлюсь.
— Знаю, знаю, милочка. Потому и дорожу твоим обществом. Хотя мы и не родня, и не ровня… Мне тут одна мысль втемяшилась… Ну да ладно, обсудим в другой раз.
Убрав со стола, вместе вышли на улицу. Свернули за угол, перешли на другую сторону улицы и оказались рядом с храмом Филиппка. На дверях висел увесистый амбарный замок. Значит, не судьба! Смиренно постояли. Поклонились. Помолились. Не сговариваясь, направились в «свой» сквер. Их скамья была не занята.
Со стороны Гоголевского бульвара доносились звуки большого города. Порой к ним примешивались то ли клацанье, то ли бряканье лошадиных подков по булыжной мостовой. Оказалось, какой-то бедолага неподалеку сортировал и утрамбовывал в рюкзак собранные по злачным местам бутылки из-под спиртного.
— Я тоже прошла через этот этап, — обронила чуть слышно Софья Константиновна. На губах при этом возникла улыбка итальянской киноактрисы Мазины. Через мгновенье она уже улыбнулась по-своему: широко, открыто, грустинка же осталась в уголках рта, особенно в глазах.
— Среди сборщиков стеклотары встречаются весьма почтенные личности, — просвещала лимитчицу коренная москвичка. — В нашей компании был даже настоящий доктор… экономических наук. Преподавал на факультете в Плехановке, читал лекции по курсу политической экономии социализма… И не смог перестроиться на базарно-рыночный лад. Оттого-то был он невостребован теперешней властью. Ну и оказался на улице в прямом и переносном смысле… В 93-м году красный профессор взял в руки красное знамя, пошел с ним к Белому дому, на Новинский бульвар. И в тот же день угодил под прицел снайпера, который сидел на последнем этаже посольства США, это рядом, поблизости. И пал кроткий профессор смертью храбрых, отдав душу свою за правое дело Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Его фотографию я позже видела на самодельных витринах Краснопресненского парка, среди других павших героев сопротивления… перестройке.
Подруги долго сидели молча: слушали тишину. Софья Константиновна ждала ответной реакции. Шумилова не подхватила и не поддержала разговор. К тому времени она уже устала от политики, вернее, разочаровалась. Хотя года полтора назад маршировала не раз и не два в протестной колонне, ведомой Виктором Анпиловым. Несколько вечеров провела на негласных сходках «Трудовой России». Участвовала даже на съезде их «бойцов» в Анапе.
Такая вот была в ее жизни оказия, которая не имела продолжения. В некотором роде и тут тоже получился «выкидыш»… Бабьим своим умом, вернее нутром, ощутила: дело по сути-то темное. Вернее сказать, даже и не дело, а игра «понарошку». Еще точнее — балаган. Это уже позже открылось.
Тут есть один секрет, своего рода фокус-покус. Это как посмотреть… Многое зависит от местоположения наблюдателя. Всякий раз перед лицом почтенной публика разыгрывается фарс политический: единение вождей с обездоленным народом. В речах ораторов много ярости, их голос дрожит, вибрирует; кажется, готовы живьем растерзать ненавистных противников, присвоивших несметные богатства советских людей, а также накопления обманутых вкладчиков. Зал, аудитория неиствует, гудит, аплодирует. Немного погодя ораторы, накричавшись до одури, до хрипоты, идут за кулисы и… садятся за общий стол со своими «идейными» противниками, которые ждут свою очередь выхода на трибуну. И тут выясняется, что те и другие — в натуре никакие не враги, они артисты, к тому же частенько соседи по дому, по подъезду, вместе проводят досуг. И на сей раз — после бурного митинга, а то и во время перерыва разогревают себя коньячишком, который разливают из одной фляжки. Так что в сущности эта борьба за «счастье» народа, за «правду» — не более чем ярмарочный вертеп. Шумилова увидела все ЭТО своими глазами, прочувствовала сердцем. И однажды, не подымая шума, тихо вышла из игры.
Таков вот случился в ее судьбе зигзаг или загогулина: не найти ни начала, ни конца. Сама в себе еще не разобралась — оттого и уклонилась, не поддержала разговор своей подружки-бабульки, которая все еще находилась под обаянием ряженых политического казино. Одним словом, близко к сердцу принимает эту взбаламученную жизнь — от верха до дна лживую, порочную.
Долго они сидели, не проронив ни слова, — молча наблюдали за тем, как от морозного сквозняка бурунятся и завиваются в спирали невесомые снежные хлопья, почему-то очень похожие на летний тополиный пух.
5
На город тем временем пали густые сумерки. Кое-где засветились фонари. Стало зябко. Софья Константиновна потуже затянула шарфиком облезлый воротник демисезонного пальтеца. Поежившись, казалось, безо всякой связи с их оборвавшимся на полуслове разговором, нараспев произнесла:
— В жизни, милая моя подруга, все бывает, все бывает… У девушки муж умирает, а вдова с мужем живет.
Марина Петровна даже вздрогнула, словно от ожога.
— Уж больно мудреное, — отозвалась она. — К чему бы оно?
В отделе и в кругу близких звалась она простушкой. Не сразу доходили до нее шутки — последней улавливала «соль» анекдотов. Недолюбливала, между прочим, разную научную заумь, теорию, абстрактные понятия. Кроме того — и симфоническую музыку, так называемые «белые стихи» (без рифмы), а также бессмысленные (абстрактные) полотна живописи… В том же ряду стояли и два предмета из вузовской программы, а именно: философия (диамат) и политическая экономия. От этой белиберды у бедной студентки болела голова, временами даже подташнивало.
В конце концов дело обрело скверный оборот. На третьем курсе перед Шумиловой возникла угроза провала летней сессии. После долгих колебаний решила пустить в ход последнее средство… Укоротила поношенную выходную юбчонку выше колен и стала подкарауливать «преда». План удался. У входа в метро вручила философу записочку: «Вы мне нравитесь».
И завертелось колесо.
Встретились на квартире его коллеги, преподававшего курс на кафедре политэкономии. Звали его Петр Иванович. Интересный оказался мужчина. Посидели за столом, выпили вина, вдоволь нахохотались. Немного потанцевали. После чего время с вечера до утра пролетело как одна минуточка. Марина не прочь была и продолжить общение, ибо Петр Иванович проявил живой интерес к ее академическим проблемам. Вскоре разыскал ее и сообщил по телефону, что «вопрос» в принципе решен, но почему-то не без содействия какого-то Эдуарда Марковича. Потому, дескать, надо встретиться еще разок уже втроем… Так что ждут они ее по известному адресу.
Марина явилась с большим опозданием. Встретил ее в прихожей друг Петра Ивановича, тот в это время занят был на кухне, издали помахал рукой.
Эдуард Маркович распушил свой павлиний хвост: он-де тоже доктор наук, без пяти минут членкор академии… Что он много раз видел Марину в институте — и весьма удивлен, что у такой очаровательной девушки возникли проблемы по предмету, за который он на кафедре отвечает своей головой. При этом ловко ввернул: наслышан-де о способностях Марины и в дружбе не сомневается. При этом гарантировал радужные перспективы. Для начала — аспирантуру с отрывом от производства. Еще обещал оформить главу будущей диссертации… Короче, нес разную околесицу, однако приятную.
