восклицает толпа, в священном ужасе, падая ниц.
XXV
Кто этот новорожденный бог? Будущий, последний, смотря по двум возможным счетам, третий или четвертый Дионис-Иакх — «первенец, рожденный в браке несказанном» arretôis lektrois, по слову орфиков (Hymn. Orph., XXX, 2. — Арх. Хризанф. Религия Древнего мира, 463), а по нашему, в узле «кровосмешений», так сложно и туго затянутом, что распутать его почти невозможно.
«Кровосмешение» — грубое, кощунственное слово, не древнее, а наше. У древних для этого нет слова: это для них «несказанно-святое» в таинствах, arrêton. Слишком, однако, не будем пугаться слова. Все наши слова о Боге грубы, слабы и невольно-кощунственны; не то говорят, и даже обратное тому, что хотят сказать; проклиная, благословляют и, кощунствуя, молятся. Если бы не глухота привычки, мы никогда не забывали бы, — и это к нашему благу, — что для «непосвященных» Крест, слава наша и спасение, — только «позорный столб», а приношение Сына Отцом в жертву — только «сыноубийство». Так же трудно не знающим, так же легко «посвященным» понять и этот, как будто кощунственный, символ «божественных кровосмешений».
Здесь, в «несказанном браке», человеческий Эрос как бы на самого себя восстает, преодолевает себя, чтобы кончить «дурную бесконечность» рождений-смертей; воля к обрекающему личность на смерть, безличному роду становится волей к вознесенной над родом, бессмертной личности. Тем, что сын зачинает от матери, дочь — oт отца, как бы обращается назад нисходящая во времени, естественная чреда поколений: рожденное рождает оттуда, откуда само родилось, как бы поворачивает время назад — заставляет реку течь вспять. Вечно вертящееся колесо рождений-смертей вдруг останавливается и начинает вертеться назад. Это беззаконно-чудовищно, в порядке человеческом, но в божественном — не может быть иначе, потому что здесь «Сын и Отец — одно». Если рождение Сына не пустая отвлеченность, чем уничтожался бы самый догмат Боговоплощения, то Сын в Отце рождает Себя от Духа-Матери. Или, говоря нашим грубым и слабым человеческим языком, все три Лица Божественной Троицы соединяются, рождая друг друга и друг от друга рождаясь, в Матерне-Отче-Сыновней, несказанно-брачной любви.
XXVI
Вот почему Эрос-Фанес орфиков тот же Иакх-Дионис есть «Мать и Отец самому себе» (G. Wobbermin. Religiongeschichtliche Studien, 1896). «Я — самим собою беременный; я — самого себя рождающий», — говорит умерший — воскресающий, в египетской Книге Мертвых. Вот почему у гностиков Дух-Мать есть Дочь и Возлюбленная Отца Своего, Бога Всевышнего (W. Bousset. Hauptprobleme der Gnosis, 1907, p. 337).
О, Мать моя! Жена моя!
скажет видению Сольвейг, возлюбленной своей, умирающий — «посвящаемый в великие таинства» — Пэр Гюнт. Это и значит: все еще до наших дней, «в браке несказанном», рождается Иакх.
XXVII
Человеческий Эрос восстает на себя самого и рушит закон естества своего — безличных рождений-смертей, в категории времени, кровосмешением, а в категории пространства, — двуполостью.
«Пребывать в половой раздельности, значит пребывать на пути к смерти… Кто поддерживает корень смерти, тот вкусит и плода ее… Бессмертным может быть только целый человек» (Вл. Соловьев). — «Личность есть равноденствие полов». — «Бессмертен только первый, полный Адам», Адамо-Ева, Мужеженщина (В. Розанов). — «Некогда был третий пол, состоявший из двух, мужского и женского… Эрос возвращает нас к этой первоначальной природе, делая все, чтобы соединить обе половины и восстановить их в древнем совершенстве» (Платон).
Сын-Отец соединяется с Дочерью-Матерью, Дионис-Дий — с Персефоной-Деметрой, чтобы рушить закон рождающего — умирающего естества во времени, а чтобы рушить тот же закон в пространстве, Отрок-Дева соединяется с Девою-Отроком, Дионис-Персефона — с Персефоной-Дионисом, Андрогин — с Андрогином.
Тайна воскресения совершается в тайне личности, восстановляемой в первоначальной целости, двуполости, и тем замыкающей врата смерти — половой расщеп, распад на мужское и женское. Древняя заповедь: «Да будут двое одна плоть», получает только здесь свой окончательный смысл. Как бы, сближаясь и входя одна в другую, падают, рушатся стены пространства, отделяющие пол от пола — две половины одной, некогда целостной, Личности, «да будет новая тварь kainê ktisis, новый Человек, который есть Мужеженщина, arsênothelys», — как учат гностики Офиты (Hippol., Philosoph., V, 7).
Вот почему все божества Елевзинского цикла — Дий-Урания, Персефона-Загрей, Деметра-Дионис, Кора-Иакх — двуполы: «двуестественны», diphyes. В иератических изображениях, младенца Иакха кормит грудью Персефона-Андрогин (Новосадский, 1. с., 170).
«Вакх тройной… первородный… Сын-Отец… Бог-Дева»… — «Мужа-Деву призываю, двуестественного Иакха Освободителя», — молятся орфики (Hymn. Orph., XLIX, XLI, ap. — Fr. Lenormant. Monographie de la voie Eleusinienne, 380). Бог Фанес-Эрикапей — тот же Иакх — выходящий из первичного яйца (может быть, андрогинной «сферы» Платона), «златокрылый, вологлавый, змеевенчанный», Мужеженщина, есть Всевышний Бог гностиков Валентиниан — Mêtropator, «Матереотец» (Greuzer, 305).
XXVIII
В иератических росписях ваз Иакх, так же как Дионис-Загрей, изображается крылатым Отроком-Девою, едва отличимым от наших ангелов.
Что такое ангел? Существо бесполое, ни мужчина, ни женщина? Нет, сыны чертога брачного — не скопцы и скопчихи, а женихи и невесты. Это знают святые, знает и последний посвященный в Елевзинские таинства, Гете.
Мефистофель, во главе сатанинского воинства, борется с ангельским — за душу умершего Фауста. Рдеющие угли-розы небесной любви, попаляя бесов, обращают их в бегство.
Как режут ухо, визгливо-звонки,Мне ваши с неба голоса,Полумальчишки, полудевчонки,Ханжам любезная краса!Постыднейшим, что есть в душе и в теле,Чем род людской мы погубить хотели,Вы их умеете пленять……И нас хотя за то клянете,Вы — мастера соблазном плотиМужчин и женщин соблазнять! —
все еще смеется Мефистофель и борется, но уже слабеет, разжигаемый содомскою похотью к мужеженской прелести Ангелов и, отступая, выпускает из когтей добычу — душу Фауста, возносимую ангельским хором к Матереотцу, Мэтропатору (Faust, II, Th., V, Act., Grablegung).
Здесь небываломуСказано: будь!Вечная Женственность —К этому путь!
Нет, Мужеженственность вечная.
XXIX
Человеческий Эрос тает в божественном, как снег под вешним солнцем. Все более бесплодные, все менее рождающие, соединения двух Андрогинов — Дия с Уранией, Загрея с Хтонией, Диониса с Персефоною, Иакха с Корою — стремятся к совершенной двуполости, «двуестественности», освобождающей от колеса «дурной бесконечности» — рождения-смерти. В этой цепи двуполых браков, убывающих рождений, последнее звено — уже как будто нерожденный, невоплощенный Иакх — острие пирамиды — всего до-христианского человечества; высшая точка, как будто не-сущая, а на самом деле, единственно-сущая, потому что вся пирамида только для нее и строится, только и стремится к ней.
Здесь величайшая радость и ужас таинства, слепое касание, осязание грядущего Сына, — как бы Его самого, еще во мраке незримого, живое дыхание в лицо.
XXX
Царство Божие наступит тогда,когда два будут одно…мужское будет как женское,и не будет ни мужского, ни женского,
это «незаписанное слово» Господне, agraphon, это «неизреченное», arrêton, столь непонятное для нас, поняли бы здесь, в Елевзисе, пред лицом Мужа-Девы, Иакха. Вот куда привел нас великий Средиземно-Атлантический путь двух Двуострых Секир, двух двуполых божеств — Сына и Матери.
XXXI
Св. Иоанн Дамаскин, ссылаясь на древние, для своего, VIII века, значит, вероятно, первохристианские свидетельства, говорит о Христе, как будто незначительно, а на самом деле очень глубоко: «Был Он лицом, как все мы, сыны Адамовы». Это значит: лицо у Него было простое, обыкновенное, — лицо, как у всех. И прибавляет только одну, должно быть, особенно врезавшуюся в память видевших это лицо, вероятно, подлинную черту: «Он был похож на Матерь Свою». Ту же черту, теми же почти словами, через шесть веков, напоминает, ссылаясь, кажется, на других, помимо Дамаскина, древнейших свидетелей, Никифор Каллист: «Было лицо Его похоже на лицо Матери»; и повторяет, настаивает, видимо, тоже чувствуя драгоценную подлинность этой черты: «Был Он во всем совершенно подобен Своей Божественной Матери» (G. A. Müller. Die leibliche Destalt Jesu Christi, 1909, p. 44–46).
Вот почему, глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Он — в Ней, Она — в Нем: вечная Женственность сквозь Мужественность вечную.
Здесь, в Елевзинских таинствах, люди как будто уже видят это лицо Иисуса Неизвестного.
