«Действительную причину отставки Кутузова документально установить трудно. Единственным письменным свидетельством по этому вопросу являются записки генерал-адъютанта Е. Ф. Комаровского, который сообщает, что Александр I был недоволен М. И. Кутузовым за неудовлетворительное состояние столичной полиции, допустившей, якобы, несколько случаев грабежа в городе, причем эти случаи остались нераскрытыми, грабителей не удалось обнаружить. Однако это сообщение нельзя признать достаточным для разъяснения причины отставки: подобные случаи нередко имели место и до назначения Кутузова столичным губернатором»19. К тому же Комаровский, не имея колоссальной загруженности Кутузова другими заботами, проявив рвение, вскоре обнаружил злоумышленников. Что стоило Александру I сразу снять с Кутузова часть его полномочий и переложить их на того же Комаровского вместо того, чтобы увеличивать их объем до невозможности исполнения? Здесь возникает извечный вопрос: почему сам Кутузов не отказывался от непосильного бремени возложенных на него забот? Скорее всего, из опасения прослыть старым и неспособным в глазах государя и его «молодых друзей», которые весьма иронически воспринимали «обломки» екатерининского царствования. Александр Павлович на примере «великого генерала» Екатерины с максимализмом, свойственным молодости, самонадеянно решился доказать всю старомодность и несостоятельность этого поколения. Отставка Кутузова совпала с оптимистической порой надежд государя и его «молодых друзей» (графа П. А. Строганова, H.H. Новосильцева, князя А. П. Чарторыйского, графа В. П. Кочубея) на конституционное будущее России. В эти дни из Швейцарии, по приглашению государя, возвратился его наставник Ф. Лагарп. Как справедливо заметил Н. Полевой, «Кутузову было около шестидесяти лет. Он чувствовал изнурение сил после сорока лет службы и тяжких ран. Окрест него кипело юной жизнью новое поколение. Товарищи его, мужи века Екатерины, прешли, или оканчивали дни свои в тишине уединения»20. Впрочем, на службе оставались Трощинский, Завадовский, Безбородко, А. Г. и С. Г. Воронцовы, даже граф Валериан Зубов… «Поскольку же Кутузов не устроил Александра I как хозяин столицы, царь дал волю и чувству „нерасположения“ к нему, которое имеет свои причины, — уверенно рассуждает Н. А. Троицкий, придерживаясь своей излюбленной версии. — Чрезвычайно осведомленный в закулисных делах петербургского двора граф Ж. де Местр считал: „Император по той или иной причине недолюбливает его, возможно, из-за слишком уж большой угодливости. Государь этого не переносит; я, например, знаю, как однажды он сказал с презрительной гримасой про некоего министра: 'Этот человек ни разу не возразил мне'“. Александр I, продолжает де Местр, „ставил ему в вину, по крайней мере в собственных глазах, двуличие, себялюбие, развратную жизнь и пр.“. Сказано резко, не без преувеличений, но в принципе верно. Александр Павлович, конечно, знал и о „кофейнике Кутузова“, и о других фактах его угодливости, о двуличии и волокитстве „одноглазого сатира“. Гиперболичная (как ни у кого, кроме А. А. Аракчеева) почтительность Михаила Илларионовича к самому Александру I могла вызвать у царя при всем том, что он знал о Кутузове, только „нерасположение“ к нему»21. Трудно принять ссылку на графа Ж. де Местра как на человека, «чрезвычайно осведомленного в закулисных делах петербургского двора» 1802 года, ввиду того что де Местр прибыл в качестве посланника Сардинии в Петербург только 13 мая 1803 года, то есть почти через год после отставки Кутузова! Что касается «двуличия, себялюбия, развратной жизни и пр.», то здесь возникают следующие соображения: пассаж Ж. де Местра о «развратной жизни» Кутузова (как и все остальное) взят из письма от 2–3 сентября 1812 года; следовательно, также не имеет никакого отношения к событиям 1802 года. Ж. де Местр имеет в виду увлечение Кутузова юной госпожой Гулиани в период Молдавской кампании 1811–1812 годов. Но в 1802 году по Петербургу ходили слухи о том, что Александр Павлович вдруг увлекся женой одного из своих «молодых друзей» — графиней Софией Владимировной Строгановой, которой в тактичной форме удалось отклонить настойчивые ухаживания монарха. В то же время Александр Павлович, заметив нежные чувства князя Адама Чарторыйского к своей супруге Елизавете Алексеевне, галантно предложил ей ответить на его любовь взаимностью, последствием чего явилось рождение дочери. Государь облегченно вздохнул, узнав, что родился не мальчик, потому что в этом случае возникли бы проблемы с наследованием престола. Государь мог конечно же упрекать Кутузова в «себялюбии», но в ответ на аргумент Н. А. Троицкого, что это являлось причиной «нерасположения», можно процитировать замечательные строки из стихотворения князя П. А. Вяземского, посвященного Александру I:
Сфинкс, не разгаданный до гроба, —О нем и ныне спорят вновь.В любви его роптала злоба,А в злобе теплилась любовь.Дитя осьмнадцатого века,Его страстей он жертвой был:И презирал он человека,И человечество любил.
Действительно, Кутузову трудно было понять и объяснить себе жестокость «человеколюбивого Александра», проявленную к старому воину. Кутузов принадлежал совсем к иному поколению, которое на склоне лет поминали добрым словом те, кто пережил «дней Александровых прекрасное начало» в годы юности: «Много слыхал я и читал впоследствии о гуманности. <…> Теперь мне кажется, что без патриархальности не может быть гуманности, иначе как на словах»22. Причем «человеколюбивого Александра» не остановило даже семейное горе Михаила Илларионовича: в 1802 году умер И. Л. Голенищев-Кутузов, один из самых дорогих и близких нашему герою людей. Сколько бы ни было лет адмиралу, но эта смерть повергла Кутузова в сильнейшую скорбь. Кстати, «известный своими причудами и жестокостью, фельдмаршал граф Михаил Федотович Каменский заменил Кутузова. Фельдмаршал начал свои подвиги на новом поприще тем, что, когда явился к нему правитель канцелярии Кутузова, он обругал этого чиновника и толкал его кулаками под бока так, что несчастная жертва начальнического внушения „козлиным голосом вопияла до небес“ и, по возвращении домой, занемогла. К счастью, фельдмаршал Каменский недолго чудодействовал в столице. Государь вскоре заметил, что граф Каменский был слишком тороплив, чрезмерно вспыльчив и даже переиначивал иногда получаемые им высочайшие повеления. Наконец, Александр доведен был до того, что сказал генерал-адъютанту Комаровскому: „Не хочет ли граф Каменский проситься прочь? Если бы сие случилось, я поставил бы свечу Казанской Божией Матери“»23.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
