Заурчало в животе. Заныло под ложечкой.
А потом заскрипел снег. Сзади – за спиной! Не там, в отдалении, где бродили часовые с факелами, а вот здесь – совсем рядом, возле их с Аделаидой убежища. Меж поленьями видно немного. Но Бурцев разобрал, как к куче дров шагнул человек. Без факела. В прусском волчьем тулупчике. С лисьей тушкой на плече. При чем тут лисица‑то?
Человеческая фигура приблизилась почти вплотную, склонилась, заглядывая в их убежище. Бурцев отвел назад руку с обнаженным мечом. Для хорошего замаха и приличного рубящего удара – слишком тесно. Отправить прусса в нокаут тоже – никак. Не развернешься ведь в этой дровяной норе… Любое резкое движение обрушит всю поленницу. Грохот услышат в сарае. Придется просто заколоть, нанизать не в меру любопытного пруссака на клинок прежде, чем тот поднимет тревогу. Нехорошо, конечно, с союзниками этак‑то. А что делать, если Аделаиде грозит смерть от рук фанатиков? С фанатиками ведь не договоришься. Тут уж выбирай: или – или. Бурцев выбрал Аделаидку.
Обнаженный меч задел обледеневшее полено. Чуть слышно звякнуло.
– Не надо, Вацлав, – тихо произнесла темная фигура голосом дядьки Адама.
У него отлегло от сердца. Пронесло… Хотя пронесло ли? Меча Бурцев не выпустил.
– Как ты… сюда…
– Решил проверить, вняла ли твоя женщина моему совету. Извини, у меня были сомнения на этот счет. Вижу теперь, что не напрасные. Вылезайте оттуда. Оба. Быстро. Бегите за дом Глянды и возвращайтесь к себе.
– Но охрана…
– Охрана сейчас у ворот – ждет своей доли жертвенного мяса и хлеба, освященного храмовым огнем.
– Аделаида может не успеть добежать.
– Успеет. Если потребуется, я отвлеку сторожей. Меня не тронут. Я принадлежу к другой общине, но не к другому народу. Меня здесь не считают чужеверцем. В храм, конечно, сейчас не впустят, но кто воспрепятствует мне, пользуясь случаем, передать жрецу‑вайделоту приношение для наших богов? Вот специально подстрелил вчера после скачек.
Пожилой прусс кивнул на свою пышнохвостую ношу. Мертвая лисица скалилась в темноте. Маленькие остренькие зубки хищницы белели в разинутой пасти. Зловеще зияла пустая глазница. Пушистая, еще по‑зимнему рыжая шкурка не подпорчена: прусская стрела вошла зверю точно в глаз.
– А вот с вами тут никто церемониться не станет – это уж вне всякого сомнения, – продолжал дядька Адам. – Скоро трапеза закончится, и остатки священной пищи будут погребены здесь – под стенами храма, дабы ни птица, ни зверь не добрались до еды, принадлежащей богам. Вас найдут в два счета, так что поторопитесь.
– Спасибо, дядька Адам!
Бурцев вышел из укрытия первым. Не пряча меча, глянул по сторонам. Чисто… Позвал:
– Аделаида!
Княжна выбралась из‑под дровяного развала надутая и недовольная. Одарила прусса недружелюбным взглядом. Даже не кивнула в знак признательности. Теперь, после подсмотренного языческого обряда, добрая католичка Агделайда Краковская прониклась к местным идолопоклонникам еще большей неприязнью, чем прежде. Хреново… Ну, да ладно, сейчас не до разборок.
– Бежим! – Бурцев уже тащил жену за собой. Она не особенно‑то упиралась. Оставаться возле опасного сарая Аделаида больше не желала и резво перебирала стройными ножками.
Дядька Адам смотрел им вслед, пока беглецы не скрылись за пустующим домом мертвого кунинга. Потом вздохнул, переложил мертвую лису на другое плечо и направился к воротам храма. Оттуда к нему бежали двое с факелами и копьями.
– Подношение богам Священного леса! – крикнул по‑прусски лучник, предостерегающе поднимая руку.
Те признали дядьку Адама, замедлили шаг.
– Твое подношение будет передано, – сдержанно и не очень дружелюбно ответил страж постарше. – Оставь его здесь, а сам ступай прочь, человек из другой общины.
Рыжая одноглазая лисица, предназначавшаяся для одноглазого вайделота, легла на грязный снег. Дядька Адам неторопливо удалился.
Бурцев с женой были уже далеко.
Глава 13
К себе они добрались благополучно, без приключений.
Бурцев поплотнее прикрыл дверь, повернулся к жене:
– Аделаида, разговор есть. Когда начнем – сейчас или завтра?
Она не ответила. Демонстративно улеглась на тесные полати, зарылась в шкуры, повернулась к стене. Не желаешь ничего обсуждать, милая? Что ж, он не возражает. Он готов и подождать. Пускай девчонка успокоится, выспится, поостынет малость. А утро – оно вечера мудренее…
На следующий день разговор состоялся. Серьезный разговор.
И начала его сама княжна.
Он проснулся от немилосердной тряски. Лицо Аделаиды, склонившееся над ним, горело.
– Увези меня отсюда, Вацлав! Слышишь, немедленно увези!
– В чем дело? – Рука метнулась к мечу. – Что случилось?
– Какой‑то прусский гаденыш приходил. Мальчишка лет десяти – то ли отрок, то ли слуга чей‑то. Разносил по домам кобылье молоко – ну, кислятину, что пьют татары и пруссы. И нам тоже миску притащил. А в миске вместе с молоком кровь плескалась. Я сразу смекнула: это ж то самое пойло, над которым колдовали ночью идолопоклонники на своих бесовских молениях!
– Ну и что за беда? Поблагодарила бы да слила где‑нибудь тайком, коли брезгуешь.
– Благодарить?! За сатанинское подношение?! Да в своем ли ты уме, Вацлав?!
– Послушай, Аделаида…
Слушать его она, однако, не хотела.
– А вдруг и на пиру у Глянды нас пытались опоить таким же колдовским зельем?
Бурцев пожал плечами. Могли вообще‑то. Только вряд ли со злым умыслом. Исключительно из уважения к дорогим гостям. Но вообще‑то, насколько он помнил, крови в пиршественном кумысе не было.
– Тебя вон, я смотрю, точно опоили, – неистовствовала княжна. – Иначе с чего ты так ласков к прусским язычникам?!
– Ласков? Отнюдь. Просто корректен и толерантен.
– Что?! Вацлав, да ты уже заговариваться начал!
– Ладно, не бери в голову. Расскажи лучше, что ты сделала с тем злополучным кровяным кумысом?
– Да выплеснула эту гадость в рожу прусскому выродку и вышвырнула дьяволенка за дверь. А что, по‑твоему, я должна была делать? Пить языческое пойло?!
Бурцев тяжело вздохнул:
– Ох, напрасно ты так… Разве княжон не учат соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия? Особенно в гостях? Давно нам пора поговорить с тобой на эту тему.
Вот тут княжна взбеленилась по‑настоящему:
– Ты, Вацлав, меня не покупал, как эти язычники пруссы покупают себе жен. Поэтому не смей меня поучать! Слава богу, до сих пор мне своего ума хватало!
– Милая, я только рад за тебя, если это так, хотя, сдается мне… А впрочем, забыли. Я ведь тебя люблю и лишь поэтому…
– Зато я тебя не люблю, Вацлав!
Сказала, как отрезала. Как кувалдой по башке… Бурцев опешил: раньше у них до такого не доходило.
– Что?
– Да‑да‑да! Если хочешь знать, давно уже ты мне не люб! Ты противен мне, Вацлав! Про‑ти‑вен! Пан Освальд – и тот гораздо милее моему сердцу. Он хотя бы настоящий рыцарь при каком‑никаком замке, у него нашлось золото для моей подвески, и он знает, как следует вести себя со знатными дамами. Да что там Освальд! Я уж начинаю жалеть, что не стала женой Казимира.
Врала, конечно, по глазам видно, что врала…
– Когда я была пленницей куявского князя, он держал себя со мной более почтительно и достойно, чем ты сейчас!
Да, она врала, но накручивала себя своим враньем. И его, между прочим, тоже накручивала. А ведь есть предел, в конце концов, любому терпению.
– У Казимира целое княжество было. И замки были, и имения. И с дьяволопоклонниками, пьющими кровь черных козлов, Казимир Куявский не путался.
– Хочешь сказать…
– Я, Вацлав, хочу сказать, что лучше мне быть куявско‑тевтонской шлюшкой, чем твоей женой…
Врала… Ведь врала же и даже в запале не верила собственным речам. И все же его рука поднялась для удара. Сама поднялась.
До сих пор Бурцев не бил любимую супругу. Нет, не ударил и теперь. Но сам по себе этот жест – угрожающий, обидный, оскорбительный, оказался хуже и жгучей пощечины, и тяжелого нокаутирующего удара.
Княжна побледнела. Княжна пошла пятнами. Губы дрогнули от едва сдерживаемого гнева.
– Бить? Меня? – Она уже не говорила, она шипела змеей. – Ты смеешь поднимать руку на дочь Лешко Белого, вонючий выскочка, мужлан, нацепивший рыцарские шпоры, но не обретший рыцарской чести?
Все было как раньше, как в день их первого знакомства в глуши силезского леса. Только злее теперь от ненависти, горящей в очах полячки, казалось, вот‑вот расплавятся кольчужные звенья на его груди.
– Чего ты хочешь, Аделаида?
Она фыркнула:
– Или мы уезжаем отсюда, или…
Какова была альтернатива, Бурцев так и не услышал. Хлопнула дверь. На пороге стоял дядька Адам. Хмурый и нелюдимый, как обычно. Ну, какая нелегкая его принесла?! И до чего же, блин, не вовремя! И почему пруссы не приучены стучать, прежде чем войти?
