Тигр покорно подошел к нему, а сатанист погладил его и нагнувшись стал говорить ему на ухо. Это были странные звуки: то слышалось ворчание, то свист, то глухой и повелительный шепот, а Пратисуриа, казалось, понимал его, потому что навострил уши и в зеленоватых глазах зажегся свет разума. Он хлестал себя по бокам хвостом, и его взгляд порою останавливался на Мэри с почти человеческим выражением. Иногда тигр даже кивал головой, точно в знак согласия. Уриель умолк и поцеловал его в лоб, а тигр ласково потерся головой о его шею. Затем сатанист добавил:
—
Теперь пойди и поцелуй свою новую хозяйку.
Пратисуриа направился к Мэри, стал на задние лапы, а передние положил ей на плечи и лизнул ее щеку. Почувствовав на лице горячее дыхание дикого зверя, Мэри вздрогнула, но она уже прошла хорошую школу бесстрашия и потому преодолела тягостное чувство: не моргнув глазом поцеловала она тигра в голову и погладила его. Дружелюбно поворчав в ответ, животное растянулось у ее ног.
—
Вы не должны бояться его, Ральда, и можете везде брать с собой: даже дети могут без всякой опасности играть с ним. Надо только чтобы он всегда был сыт, — сказал Уриель. — Я приказал Биллису давать ему ежедневно по пять фунтов хорошо изрубленного мяса и такую вот чашку свежей крови. Будучи сытым, животное совершенно безопасно и будет охранять вас, потому что сюда могут приходить люди, которые захотят нарушить строй вашей жизни и убедить вас изменить вашей настоящей вере. Подобные попытки, впрочем, не опасны, будьте лишь тверды, послушны и это оградит вас от всякого рода неприятностей.
Мэри скоро привыкла к своему новому товарищу, даже его особый запах уже не был ей противен.
Уриель доставил ей еще несколько знакомств. Он часто бывал у нее по вечерам, и они от души смеялись, когда Уриель рассказывал забавные эпизоды о встречах с людьми, мнивших себя "великими черными магами" или слывших "влиятельными членами сатанинской секты". В сущности же, то были набитые дураки и, в придачу, грубые невежды, а напыщенный вид и притязания на "великую магическую силу" делали их невыразимо смешными.
—
Остерегайтесь, Ральда, сообщать такого сорта людям что-либо из истинного знания. Хотя они и служат нам, но было бы весьма опасно давать слишком большую власть в столь неумелые руки. Пройдя сами серьезный курс, вы поймете меня и будете осторожны, как бы забавны не казались вам эти людишки и как бы вам ни хотелось порой посмеяться над ними.
Когда Мэри появилась на улице с Пратисуриа, то произвела весьма сильное впечатление. Сперва она возила его в карете, а потом даже гуляла с ним в Летнем Саду, ведя на цепочке, и публика вначале разбегалась, встречая молодую женщину со столь грозным спутником. Но Пратисуриа был так кроток и с таким спокойным величием шествовал возле своей владычицы, точно прогуливался по родным джунглям, что местное общество к нему, наконец, привыкло. Смельчаки решались даже гладить его и предлагали пирожки. Он благосклон
н
о принимал угощение, и все восхищались изумительному искусству индусов приручать диких животных.
Отдавшая ей визит Лили сначала тоже боялась тигра, но скоро успокоилась и на вопрос Мэри, можно ли привести Пратисуриа к барону, так как не любила выходить без него, молодая девушка не задумываясь согласилась.
ГЛАВА 3.
В купе первого класса норд-экспресса, шедшего в Петербург, находились двое мужчин в изящных, дорожных костюмах. Один был князь Елецкий, а его спутник — бранил Равана-Веда, в котором трудно было узнать доктора Заторского. Его внешность до того изменилась, что он не боялся быть узнанным: говорил же он безукоризненно только по-английски и по-французски, а от русского же языка отстал, так как с учителями и наставниками объяснялся на иностранных языках.
Путешественники ехали молча, но по мере приближения к столице болезненная тоска и мучительное волнение овладевали Вадимом Викторовичем. Его преследовали воспоминания, он видел старую тетку и прежнюю квартиру с дорогими ему вещами, напоминавшими близких и милых людей. Все это было навсегда потеряно и рассеяно, будучи забрано наследником. Его вторая мать умерла, а прошлое, как и он сам, схоронено под надгробным крестом, стоявшим на могиле доктора Заторского. Впервые испытывал он всю остроту и горечь сознания своего одиночества и тяжелой необходимости переделывать жизнь, чтобы создать новое положение. Между тем не материальные заботы страшили его, потому что чековая книжка на крупную сумму, полученную от общества, лежала в его кармане. Не без внутреннего отвращения согласился он принять гостеприимство барона: но ему приходилось осмотреться в новой обстановке, что было еще затруднительнее в качестве иностранца, а кроме того, не находилась уважительная причина для отказа.
Наконец, поезд вошел под стеклянные своды Варшавского вокзала, и когда путешественники вышли, то увидели проходившего мимо вагона и, видимо, искавшего их барона.
Максимилиан Эдуардович очень изменился. Высокий стан его сгорбился, лоб покрылся морщинами, а волосы и борода поседели.
"Неужели его совесть тяготит двойное убийство, и это так преждевременно состарило его?" — подумал доктор, разглядывая барона, обнимавшего князя, выражая ему радость видеть его опять.
Когда Елецкий представил ему своего спутника, барон протянул руку и любезно сказал по-английски, что считает удовольствием и честью предложить свое гостеприимство уважаемому Равана-Веда. Сопровождавший приветствие взгляд доказывал доктору, что его не узнали.
С лихорадочным нетерпением ожидала Лили приезда путешественников. Она обошла комнаты, предназначенные для гостей, расставила везде полные цветов вазы и те мелочи, которые создают уютную обстановку, а затем оглядела роскошно сервированный стол. Стоя у громадного окна в гостиной, она смотрела на улицу, и ее хорошенькое личико, обыкновенно прозрачно-бледное, рдело ярким румянцем.
За это время Лили похорошела, была чрезвычайно грациозна и стройна, но главную прелесть составляли большие, темные, кроткие, как у газели, глаза и роскошные волосы, редко встречающегося пепельного цвета.
Конечно, она легко могла внушить любовь к себе, но скромная и застенчивая Лили никогда не думала об этом, и ее волнение объяснялось только радостью вновь увидеть своего учителя, предмет своих грез, который уже возбудил в ней бесконечное обожание, когда она была еще ребенком.
Наконец, она увидела подкативший большой автомобиль отца, потом услышала в смежной с гостиной прихожей голос барона, отдававшего приказания, и другой, который знала очень хорошо, несмотря на то, что много лет не слышала его.
Сердце ее охватило такое блаженное чувство, что она на минуту зажмурилось и прижала руку к трепетавшему сердцу. Но вдруг она вспыхнула и живо открыла глаза, когда веселый, радостный голос обратился к ней:
—
Что же, Елизавета Максимилиановна, разве вы не хотите видеть старого приятеля?
Смущенная и сконфуженная, протянула она обе руки князю, а тот смотрел на нее с нескрываемым восхищением.
—
О, наоборот, я рада и благодарна вам за все ваши наставления.
—
Ваше усердие применять их на деле, гораздо ценнее, нежели то, немногое, чему я вас научил, — ответил князь, целуя ей руку, — но как вы выросли, изменились, дорогая ученица! А можно мне в память о прошлом называть вас м-ль Лили?
—
Конечно, конечно, даже просто Лили. Ведь вы — мой наставник и учитель, — весело ответила она.
Князь засмеялся.
—
Это означало бы уже злоупотреблять вашей добротой. А вот позвольте представить вам моего друга, ученого, врача-индуса Равана-Веда.
Лили протянула руку с любезным приветствием, и ее взгляд равнодушно скользнул по высокой фигуре почтительно раскланявшегося с ней индуса. Но когда глаза их встретились, Лили вздрогнула и с непонятным ей любопытством стала всматриваться в бронзовое лицо незнакомца. Его черты ей ничего не сказали, но глаза… Где она уже видела эти глаза, и их добрый, почти нежный взгляд?
