Вот медленно редеет, расходится густая пелена, в прорехи просачивается свет, и открывается жуткая картина разгрома — всё изломано, стерто, как будто громадный астероид упал на землю и перепахал её.
Лучи солнца словно разгоняют тучи, и вот их нет, остался только чёрный столб посреди арены страшной битвы — он медленно и неуверенно колеблется, словно растерялся.
В верхней части столба прорезается огромное лицо, похожее на физиономию Бакиды. Провалами на месте глаз, бездонными грязными норами смотрит она на дивоярца с огромной высоты.
— Убил мою девочку, да? — гремящим голосом спрашивает она, продолжая колебаться туда-сюда.
Князя Финиста нигде не видно.
— И после этого думаешь остаться жить? — спросила тролльчиха, и голос её крепчал.
— Ты думаешь, одна любовь способна управлять кристаллом? — зловеще продолжила она.
— Нет, ты ошибся, дивоярец!! — прокричала грау, — Ненависть тоже сила! Ради моей дочери я не пощажу Селембрис!
А в следующий миг столб растёкся широко-широко, как будто превратился в кипящий вал, и тот двинул на Лёна, разинув пасть километров в сто, а из пасти бешено сверкали глазки. Вся эта махина со скоростью ураганного ветра летела на дивоярца, и было это пострашнее Ленды.
— Я справлюсь с ней, Румистэль, — спокойно сказал голос Гранитэли.
Вот когда он смог увидеть настоящие возможности эльфийского кристалла.
Пространство вокруг волны, силой похожей на цунами, заколебалось, всё видимое заходило ходуном, как будто кто-то тряс полотно с нарисованной картиной. Искривлялись очертания горизонта, земля смешалась с небом. Хлопок с боков смял гигантскую волну, превратил её в пухлый рот. Непонятные силы вывернули, растянули, перекрутили, прихлопнули сверху, снизу, и вот неровная спираль кружит по одному месту. Пронзительные вопли несутся из неё, она как будто потеряла ориентир и мечется. Одна за другой в ней стали рваться вспышки, и каждая выворачивала этот живой столб, меняя его конфигурацию.
Замыкание пространства, сворачивание его, наслоения новых и новых оболочек — всё это уменьшало видимый объём монстра, созданного живым кристаллом — Бакидой. Тролльчиха понятия не имела, что может делать при помощи тайных энергий Космоса опытный жилец эльфийского осколка. Лён сам впервые видел такую мощь Гранитэли.
Он не сразу понял, откуда к нему явился его конь — Сияр был жив, без всяких признаков повреждений. Это сила Перстня восстановила его!
Как оставила его боль, куда девались раны, как сошла с него грязь и кровь — не заметил! И весь он снова чист, одет. На бедре висит в ножнах подаренный Турайком меч лунной стали, в руке другой — небесный клинок Джавайна. Как будто не было того жуткого боя в яме!
Но где же Финист? Выжил ли собрат? Тревога владела сердцем Лёна, но верить не хотелось, что Гранитэль не сохранила своего рыцаря. Ведь бился сын саламандры один на один, без всякой помощи Перстня с самой Бакидой, которая сильнее Ленды, как ураган сильнее ветра! Ведь по небу били эти каменные наковальни величиною с гору! Ох, князь, не был ли этот бой последним подвигом в твоей борьбе с Судьбой?
И видит он: идёт к нему издалека Сын Саламандры, шагает по истерзанной земле, как будто семимильными шагами движется, похожий на живой огонь. Глаз не заметил, как минул Финист разделяющую его и Лёна пропасть. Как поднялся на вершину разбитого холма — не увидал. И вот стоит он рядом, жив и невредим — протяни руку, и коснёшься. Нет ран на нём, цела одежда. И меч в руке — знакомый меч Джавайна! Глядит на друга-брата Финист — как будто бы издалека, лицо печальное и мудрое. И кажется он как будто нереальным.
Что с тобой? — хочет спросить Лён, но видит, что между ним и князем как будто колышет тонкая, чуть видимая плёнка. Идёт волнами, трепещет.
— Я хотел тебе сказать, мой брат, — заговорил Финист, и странен его голос — как будто прозрачный, далёкий, гасимый эхом. И в то же время близкий, ясный, глубокий.
— Ты должен знать, где ждут тебя все собранные мной кристаллы, — продолжил тот, как будто не замечал замешательства на лице собрата, — Моё жилище ненадёжное убежище для такого опасного сокровища. Ты видишь, брат, что может натворить кристалл в руках алчных и жестоких. Вот так, Румистэль, погибли многие миры из тех, где я собирал осколки Вечности. Не оставляй нашего дела, Румистэль, собери всё и спрячь в тайном месте.
Он говорил, и лик его менялся с каждым словом. С изумлением и ужасом Лён наблюдал как теряется, увядает яркая красота огненного князя. Как бледнеет лицо, и усыхают щёки, как теряют сочный алый цвет его пышные огненные пряди, как выцветают глаза цвета дикой вишни. А преграда между ними меж тем становится всё явственней и ощутимей, и князь словно удаляется, хоть и стоит на месте. И за спиной его как будто мелькают кадры — сияют неземные солнца, пышут пламенем горячие миры, мёртвые пустыни ледяных планет, сменяются тьмы преисподних на огни великих городов, укрытые снегами горы на безжизненные каменные плато — быстрее и быстрее, уже мелькают так, что глаз не может уследить. А Финист ровен и спокоен, и голос его всё так же неизменен, и только облик старится и гаснет.
— Ты найдёшь то, что я собрал, когда пройдёшь через меня. Там оставил я наследие свое. Прощай, мой брат, больше не встретимся с тобой, пока твой путь не приведёт тебя к Вечности.
Яркие глаза Финиста совсем потухли и превратились в прогоревшие угли. Алые волосы теперь седы, как остывший пепел. Вместо меча в худых старческих ладонях — посох. Видение затягивалось дымкой, теряло краски, ускользало. Миры за его спиной прекратили свой сумасшедший бег, и вот лишь седой грифон медленно поднимает тяжёлые веки и смотрит на дивоярца белыми от старости глазами. Старец поднял руку и растаял.
Ошеломлённый, с чувством невообразимой потери, ничего не понимая из последних слов Финиста, дивоярец повёл вокруг себя взглядом, словно пытался убедить себя, что происшедшее с ним, все эти путешествия с потомком Саламандры по мирам лишь приснились ему, и сон был странно ярок и реален.
Что видит он, стоя на холме и обозревая далеко окрестности, по которым только что гулял смертельный вихрь, всё круша и уничтожая?
Все разрушения, что натворила бешеная тролльчиха, как бы затянуло время: река мирно течёт среди зелёных берегов, каменное плато, изрытое прибрежными пещерами, на другой стороне. Зелена трава и цел луг. И лес стоит. И холм. Он пуст — нет ни следа от разрушенного замка, не видно на ровной верхушке его остатков фундамента — тех самых, что видел Лён в своем волшебном зеркале, как будто никогда на этом месте не стояло жилище.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
